А дальше только океан

За скрипучей дверью начался низкий коридор с овальными сводами, он вывел к длинному отсеку — зал не зал, но что-то в этом роде. По обеим стенкам отсека доверху размещались и уходили вглубь торпедные гребные винты, походившие на старые самолетные пропеллеры. Склад освещался редкими тусклыми лампочками; пахло холодной сыростью, известкой и машинным маслом. Каждый шаг сразу отдавался глухим, быстро затухающим эхом.

Павлов осмотрел торпеды и, указывая на объемистые, притулившиеся к стенке ящики, спросил:

— А тут что такое?

Чулков часто заморгал глазами, затоптался и, как бы через силу, вымолвил:

— Оборудование…

— Товарищ командир, — поспешил объяснить Малышев, — тут у нас оборудование для осушения, вентиляции… в общем, полный комплект.

— И как же долго этот полный комплект стоит у стеночки? — холодно осведомился Павлов.

Чулков кинулся к настенному календарю, поводил по нему пальцем, пошептал что-то и с уверенностью заявил:

— Вчера, в аккурат, три месяца стукнуло.

Павлов старался сдерживать возмущение: как новому человеку, ему все думалось, что он чего-то не знает, чего-то не видит, чего-то не принимает во внимание.

— Василий Егорович, — сухо спросил он, — в чем причина?

Малышев умоляюще целился в Рыбчевского, как бы призывая того в свидетели, потом уперся виноватыми глазами в темный угол и мрачно проговорил:

— Оружие задавило, товарищ командир. Лодкам давай — и никаких гвоздей! Вот мы и давали. А свои прорехи на завтра, на послезавтра… Вот так три месяца и пробежали. Скоро сами увидите…

Где-то хлюпко стучали капли, доносилось слабое шипение — похоже, травил пар или воздух.

— А что хочет сказать старпом? — По въевшейся корабельной привычке Павлов нет-нет да и называл так Рыбчевского.

— Помогать надо Малышеву, — ответил тот после небольшой паузы. — Помогать людьми. Один он не вытянет.

— Гм-м-м… — Павлов почесал затылок. — Слышали, товарищ Городков?

Городков смерил Малышева долгим взглядом:

— Слышал, товарищ командир! Только почему я ни у кого не прошу помощи? Готовлю себе торпеды и готовлю. А тут еще Малышев!

— Выходит, — вступил в разговор Ветров, — выходит, ваша дружба — это когда чаевничаете или когда друг друга подначиваете?.. А когда начинается служба, тогда дружбе конец?

— Да я разве против! — Городков потупился. — Только окно нужно. Окно в приготовлении. Хотя бы на неделю.

— Все обещаю, только не окно, — сразу отверг эту просьбу Павлов. — Постарайтесь помочь Малышеву навести здесь порядок за месяц. Сделаете раньше — ругать не будем, наоборот, спасибо скажем торпедистам и их командиру!

Городков засветился, будто его погладили по шерстке; было видно, что он уже подумывает, с чего начинать.

— Да, Юрий Владимирович, — напомнил Ветров, — завтра у вас комсомольское собрание, вот давайте вместе и призовем ваших людей. Им придется жертвовать свободным временем.

Городков очень любил самостоятельность, а тут сказал:

— Будем рады, если поможете.

К концу дня Павлов с Ветровым, Рыбчевским и Малышевым побывали почти всюду, где хранилось оружие. Отступления от правил хранения нет-нет да и встречалась и в других местах — то холодно, то дышать нечем; то вентиляторы не крутятся, то, наоборот, выдувают все тепло… Сразу на месте старались сообразить, как лучше исправить упущения, прикидывали, какую помощь оказать. Ветров, где было надо, тут же приглашал коммунистов, комсомольских активистов, нагружал их заданиями, рекомендовал меры контроля.

Но помощь помощью, а основные заботы все равно ложились на Власенко, Винокурова и, конечно, Малышева. Им-то и ставились жесткие сроки на всякие доделки и исправления.

В итоге получилось то самое, что называют: поднять людей. А Павлов знал, что дают такие подъемы!

Уже поздно вечером, когда подходили к городку, он спросил Рыбчевского:

— Вениамин Ефимович, все же почему тянулась такая резина?

— Вы имеете в виду эту кочерыжку? — Рыбчевский прибег к одному из излюбленных своих сравнений. — Если честно, мешает она заниматься приготовлением. Ох как мешает! Потому, наверное, и довольны были, когда нам за хранение ставили тройки и не очень беспокоили.

— Понятно ваше кредо, — с явным сожалением произнес Павлов. — Худо, что и вы, мой старпом, так смотрите на «кочерыжку». Надо же — название придумали! — Он устало повернулся к Ветрову: — Валентин Петрович, а как партийный актив, как все коммунисты к «кочерыжке» относятся?

— Чего уж там! — взволновался Ветров и резанул ладонью воздух. — Многие понимали, что хранение у нас действительно с «кочерыжкой». И даже на бюро говорили, да, видно, плохо с людей спрашивали.

— Вениамин Ефимович, — не успокаивался Павлов, — а как вам тройки-то ставили?

— Очень просто, — отозвался Рыбчевский. — Во-первых, подавляющее большинство нашего оружия хранится вполне нормально, вы тоже сегодня в этом, по-моему, убедились. А во-вторых, наши темные места мы старались не показывать…

— Хитрецы… — покачал головой Павлов. — А если в переводе на русский язык, пожалуй, ленивые дяденьки!