А дальше только океан

Как Иван Иванович пляшет, было доподлинно известно. На всех вечерах в Доме офицеров он с супругой неизменно брал призы. Она горделивой павой семенила посреди вала, а он вертелся вокруг нее чертом и выкидывал такие коленца, что зрители диву давались.

— Все это очень интересно, я бы сказал, поучительно, но послушайте… — Белов отодвинул стакан с недопитым компотом подальше, вытер салфеткой рот и только приступил к следующей истории, как в иллюминаторах показался берег, приближавшийся с каждой минутой. Офицеры, к немалому сожалению, вынуждены были покинуть насиженные кресла, так и не дослушав очередную беловскую быль-небылицу. Корабль подходил к гавани.

Швартовка! Какое умение, какое чутье, какой глазомер нужны командиру, чтобы провести ее с одного захода и застыть у стенки точно на своем месте! Как сильно и в какую сторону дует ветер, тесно в гавани или просторно, хорошо видно или плохо — все это на редкость изменчиво, зыбко, однако в считанные мгновения надо найти единственно верный ответ: где сподручнее отдать якорь, как ходко и каким курсом двигаться к берегу, чтобы не было опасности ни тебе, ни другим. Во всем нужна золотая середина, и угадать ее — чистейшее командирское умение.

А экипаж?.. Малейшая заминка с отдачей якоря, задержка с реверсом машин, неловкость в подаче концов — считай — швартовка сорвана! В лучшем случае придется повторить, а в худшем? В худшем навалишься на стенку или на другой корабль.

Павлов когда-то сам умел швартоваться и до сих пор был неравнодушен к атому щекотавшему нервы зрелищу. Ему понравилось, как они выходили в океан, и теперь он с интересом, даже ревниво, наблюдал за возвращением.

Опять авральный сигнал. Опять замирают палубные команды. Опять вездесущий боцман готовит якоря к отдаче, готовит кранцы, швартовы.

Сильный, порывистый боковой ветер. В бухте тесно. У берега еще теснее. Между соседями, пришедшими из океана раньше, лишь небольшие узкости, куда предстоит втаскиваться.

Снова командир все оглядывает, прикидывает, подсчитывает. Снова он в крайнем напряжении, и это напряжение по невидимым нитям передается морякам.

Чуть сбавив скорость, корабль прогарцевал по бухте, гуднул для порядка, дескать, сворачиваю вправо, вышел на ветер и сразу застопорил машины. Вахтенный офицер тут же толкнул телеграф на «задний ход», и, как только начали пятиться к берегу, послышался уже хорошо знакомый басок командира:

— Отдать якорь!.. Флаг перенести, гюйс поднять!

Дробно загремела в клюзе якорная цепь, бросившаяся вдогонку за якорем. Шумный нырок многопудового слитка сопроводился пышным каскадом сверкающих на солнце брызг. Флаг лихо понесся с мачты, а его двойник так же лихо поднялся на кормовой флагшток. Корабль еще продолжал пятиться, вытравливая цепь. С бака доносилось:

— На клюзе пятьдесят метров… На клюзе сто метров…

Наступало самое трудное. Свежий боковик сдувал корабль в сторону, как легкий парусник. Надо было наперекор ветру угодить между пирсом и плавбазой, стоявшей неподалеку. Теперь все зависело от морского глаза командира. Подправляясь то рулями, то машинами, он держал курс точно на свою стоянку. И наконец вот он, пирс. Совсем рядом.

— Задержать якорь-цепь! Подать кормовой! Подать носовой! — торопливо разносилось по палубе.

Взметнулись к небу бросательные груши, а командир, на секунду тормознув передним ходом, остановил корабль. Все было сделано на одном дыхании.

— Видал? — Белов не мог спрятать довольной улыбки.

— Ничего не скажешь! — Павлов целиком разделял его мнение: швартовка удалась.

— А у меня все такие! — шутливо хвастался Белов. — Завяжи им глаза — все равно будет тютелька в тютельку.

Торпеды отдыхают. Набегались, нанырялись, натрудились в океане, успокоились — теперь пусть люди раскрывают их маленькие тайны. Крышки и пробки залеплены мастикой, на мастике красуется личная печать самого Петра Савельевича. Эту операцию Жилин проделал сразу, как только вернулись к берегу.

— Дабы результаты стрельбы остались достоверными, — привел он свой довод.

Для разоружения торпед собрались все, кто так или иначе участвовал в стрельбе. Верховодил Жилин. Интересовали два обстоятельства: добились ли корабли попадания и как вело себя оружие? Их можно было установить по пленкам.

Матросы Городкова с волнением вскрывали горловины, извлекали записывающие коробки, а пленки срочно отдавали в лабораторию. Пока их там проявляли и закрепляли, матросы осматривали приборы, сравнивали, как они выглядели до стрельбы и теперь. Работа захватила всех и выполнялась с известной долей торжественности и взаимной предупредительности. Береговые торпедисты прямо-таки показательно проверяли свою технику и с удовольствием поясняли корабельным офицерам, что устройство сработало исправно и что такая исправность заложена ими ранее, при подготовке. Офицеры придирчиво следили за проверками и вынуждены были признать, что «после того» оказывалось ничуть не хуже, чем «до того».