Читаем А дальше только океан полностью

В познании торпед он, однако, окончательно остановился на «тридцатьдевятке». Была раньше такая торпеда — образца тысяча девятьсот тридцать девятого года. Для своего времени она считалась лучше зарубежных, отличалась простотой, надежностью, успешно применялась в Отечественную войну и еще оставалась на вооружении несколько лет спустя. На курсах и в академии Петр Савельевич изучал и более новое морское оружие — самонаводящееся, неконтактное, с программным управлением, но в его памяти так и задержалась только «тридцатьдевятка», только она оставалась для него неким фундаментом, хотя на этом фундаменте давно уже не возводилось никакой надстройки. Может, теперь он сдвинется с мертвой точки?..

Петр Савельевич сидел на стуле в отдалении от торпед довольно значительном, многое плохо видел и лишь догадывался, что делают матросы. Через час ему стало скучно, через два неудержимо захотелось прикрыть глаза, он то и дело клевал носом, тут же встряхивался и незаметно озирался. Чем, однако же, прогнать сонливость?..

— Ну-ка, молодой человек, — Жилин поманил к себе пальцем курчавенького парня, явно из первогодков.

— Матрос Топорков, — бойко представился тот, поедая глазами капитана второго ранга.

— Скажите, пожалуйста, — залюбезничал Жилин, — какой ход золотника в рулевой машинке?

Топорков начал что-то усиленно вспоминать, в его памяти плясали три каких-то числа, но какое из них нужное — хоть убей! — не вспоминалось. Мичман Серов, командир расчета, выписывал головой сложные зигзаги, выразительно шевелил губами, но Топорков ничего не улавливал, только хлопал ресницами и заливался румянцем.

Петр Савельевич, казалось, наслаждался, что загнал парня в тупик; он насмешливо поглядывал на Серова, на Самойленко, который застыл в той же позе, что и Топорков, Невдомек было Самойленко, Серову, тем более Топоркову, что Петр Савельевич и на сей раз воспользовался своим излюбленным приемом: подобрал вчера две цифры — ход золотника рулевой машинки и толщину стенок масляного баллона — и сегодня решил проверить, знают ли их торпедисты. Петр Савельевич, когда отправлялся к торпедам, непременно запоминал то, что не особенно запоминается, и тут же пускал сие в ход. Надо сказать, это почти всегда срабатывало: те, кто помоложе, начинали думать, что капитан второго ранга дока, знает тонкости — не приведи господь! А те, кто постарше, кто был лучше знаком с Жилиным и так не думал, тоже срочно заглядывали в книжки или в чертежи, чтобы не попасться на каких-нибудь миллиметрах или миллиамперах.

— Я дождусь ответа? — Жилин искрился насмешливостью, наблюдая растерянность Топоркова. — Самойленко, передайте Городкову, чтобы провел дополнительные занятия.

Петр Савельевич был в душе очень собой доволен и больше никого не терзал. После обеда ему стало вовсе невмоготу: его глаза слипались, как створки раковины, он уже безо всякого смущения дремал, облокотившись о спинку стула, ежеминутно рискуя с него свалиться. А торпедисты все продолжали готовить…

— Алло, Виктор Федорович, вам известно, что не могут найти торпеду?.. — От сухости голоса, каким говорил по телефону Панкратов, у Павлова сдавило грудь. — Кто ее готовил?

— Как всегда, — стараясь умерить свое волнение, ответил Павлов, — Городков с матросами, товарищ адмирал…

— Неполадки были?

— Не было. Все шло нормально.

— Почему же торпеда пропала?

— Будем разбираться…

— Быстрее разбирайтесь. Скоро и мне зададут такие вопросы.

Звучали отбойные гудки, а Павлов все прижимал трубку, все не верил: может, ошибка? Может, и звонка адмиральского не было?.. Он крепко тер лоб, в памяти всплыли добрые глаза Петра Мефодьевича и с удивлением вопрошали: «Как же это вы так?..»

«Действительно, как же так? — с горечью думал Павлов. — Были конструкторы — торпеды нас слушались, уехали — не слушаются!..»

— К сожалению, не могу сказать: «С добрым утром», — хмуро ответил он на приветствия Ветрова и Рыбчевского, которые были за стенкой и сразу пришли на вызов.

— Что так? — встревожился Ветров, откидывая со лба свою седую прядь.

— Торпеды нет, — мрачно объявил Павлов. — Лодка стреляла ночью, до сих пор не найдут.

— Может, еще найдут?.. — Услышав слова командира, Городков так и застыл в дверях.

— Кто знает? — Павлов тоскливо глядел в окно. — В океане штиль. Если бы плавала — давно бы нашли. Что скажете, Вениамин Ефимович?

— Что вчера докладывал: приготовлено как по нотам. — Рыбчевский озадаченно наморщил лоб и высоко приподнял покатые плечи. — Ума не приложу…

За окном тревожился автомобильный гудок. Может, машина просто спускалась с сопки и просила посторониться, но теперь все звуки казались тревожными.

— Надо разбираться с лодками, — твердо заявил Рыбчевский. — У нас в порядке.

— С ними можно толковать, когда вернутся, но все равно сперва заглянут под рубашку к вам, Юрий Владимирович. — Павлов бросил взгляд на Городкова. — Ясно?

— Куда яснее…

— Тогда — не задерживаю, — сухо, даже суше, чем хотелось, сказал Павлов. — Помните: все, что найдут плохого, все к нам приложится.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза