А до Берлина было так далеко...

— Куда в такую рань? — спросил проснувшийся Островский.

— Что-то не спится, схожу в 140-й полк.

— Я с вами.

Вместе пошли по тропинке на участок батальона Казакова. Комбат сидел на площадке, оборудованной на четырех соснах, и рассматривал в бинокль противника. Увидев нас, спустился, коротко и четко доложил обстановку по карте и на местности. Показывал, давал характеристику каждой обнаруженной цели противника. Затем рассказал:

— Видите эту дорогу? Здесь организовали засаду — один стрелковый взвод, пулеметный и три противотанковых ружья, из-за опушки леса их прикрывает полковая батарея 76-мм пушек.

— А если фашисты вздумают идти в обход Деревкова на Пенну?

— Тогда мы ударим им во фланг.

— Хорошо.

Особенно понравилось мае и Островскому расположение артиллерийских позиций и организация системы огня. В обороне прежде всего решает дело меткий выстрел, четкие взаимодействия как внутри батальона, так и с артиллерией, танками, взаимная выручка.

В это время к нам подошел полковник Добылев. Ему тоже, видно, не спалось, вслед за нами появился на передовой. Мы посоветовались и решили еще одну батарею поставить на прямую наводку на предполагаемое танкоопасное направление.

И так до самого вечера мы переходили по траншеям из одного батальона в другой, не мешая работать командирам полков и их штабам, но кое-где в помогая советом и делом.

На другой день рано утром я, Добылев и Пташенко отправились на стык 182-й и 253-й дивизий. По договоренности встретились здесь с командиром 253-й генерал-майором Ефимом Васильевичем Бединым и его начальником штаба подполковником Петром Павловичем Киселевым. Мы понимали, что оба в равной степени несли ответственность за оборону. Единодушно пришли к выводу, что противник главные усилия будет прилагать именно в стыке дивизий — местность, подходящая для передвижения танков и орудий.

Вечером этого дня мне сообщил начальник разведки армии полковник Яков Никифорович Ищенко, что через два-три дня ожидается наступление противника, примерно в полосе нашей и 253-й дивизий. Однако на нашем участке обороны в расположении противника пока никаких изменений не замечено. Тем не менее я забеспокоился и перешел с оперативной группой на передовой наблюдательный пункт.

Наутро майор Зорько доложил:

— За ночь отмечены передвижения противника: небольшие группы автомашин и танков в количестве 8-10 единиц. Может быть, готовится разведка боем с целью прощупать наш передний край и вскрыть систему огня.

Все командиры предупреждены и на своих НП наблюдают за действиями врага. Я наблюдаю в стереотрубу, но не вижу особых приготовлений к наступлению, передвигаются лишь отдельные солдаты по первой траншее, как обычно.

Так прошло часа два. Вдруг из леса показались танки, за ними пехота.

С нашей стороны молчание. Надвигаются танки, все громче и зловещее их гул. Вот они уже отлично видны с нашего НП, ощетинившиеся стволами пушек, пулеметов. Чем ближе к опушке, тем осторожней они маневрируют. Расстояние сократилось до прямого выстрела. Раздались выстрелы орудий. Танки остановились, два из них вспыхнули, остальные повернули назад. Из леса высыпала густая цепь пехоты. При поддержке артиллерии вновь двинулись вперед танки. Чем ближе подходили гитлеровцы к позициям батальона Казакова, тем их потери становились больше. Я звоню Казакову, слышу голос, но не его, незнакомый.

— Кто у телефона?

— Капитан Турчин, заместитель командира батальона.

— А где Казаков?

— Командир тяжело ранен.

У меня перехватило дыхание.

…Вечером 27 марта удалось эвакуировать капитана Анатолия Андреевича Казакова в медсанбат. После перевязки Анатолий ненадолго забылся, а когда очнулся, то увидел возле себя боевых товарищей. Умирая, Анатолий им сказал:

— Ну, товарищи, прощайте! Вы идите вперед на запад, а я с вами уже не смогу. Жаль! А так хотелось дойти до фашистского логова — Берлина. Да, видно, не судьба… Передайте мою просьбу полковнику Шатилову — похоронить меня в одной могиле с любимым комиссаром…

На окраине спаленной дотла гитлеровцами деревушки, что километрах в пяти семи юго-западнее Парфино, находилось наше дивизионное кладбище. Там мы и захоронили капитана Анатолия Андреевича Казакова, самого молодого командира батальона в дивизии, красивого, стройного парня, всеобщего любимца. Жил он с думой о людях и погиб, защищая их. Когда оттаяла земля — посадили березки.

В 1967 году я приезжал на это кладбище. Тогда оно заросло травой, в ряд выстроились могильные холмики, все одинаковые, прямоугольные. Над некоторыми шумели листвой березки. Надписи давно стерлись, и я тщетно пытался отыскать могилу А. А. Казакова.

О том, как погиб его комиссар, я не знал, меня еще тогда не было в дивизии, но мне об этом рассказал Яков Петрович Островский.

— Комиссар батальона погиб в июне сорок второго года.

Он и Казаков сроднились в тяжелые годы войны и крепко дружили. Делили горе и неудачи, радость и успехи.