А если это был Он?

— Приход Мессии показал, что Писания не закончены! — провозгласил пастор Фулберт. — Ибо теперь я уверен: сам Мессия был с президентом Соединенных Штатов на равнине Ред-Буффало!

Эммануил Джозеф поморщился. Молодой человек, Артур Инчбот, попросивший его об этой встрече, смотрел на своего собеседника во все глаза.

— Почему ты говоришь, что ты не Мессия?

— Ты же студент-теолог. Разве ты не читал Евангелия? Ни Марк, ни Матфей, ни Лука, ни Иоанн никогда не говорили, что я — Мессия или будто бы я сам это утверждал. Слово предназначено для первосвященников и царей, неужели я мало твердил об этом? Я не был ни тем, ни другим. Это измышление тех, кто в последующие века верил, будто являются моими последователями. Как и выдумка о том, что якобы я — Сын Божий. Как бы я мог быть одновременно Сыном Божьим и Сыном Человеческим, то есть Создателем и созданием?

— Так ты опровергаешь Павла?

— Он изобретатель богословия — искусства умственных построений. Он был грек и римский гражданин. И больше читал Еврипида с Эсхилом, чем книги Моисея и пророков. Он меня никогда не слышал и даже ненавидел нас: меня с учениками. Разве не из-за него побили камнями Стефана?[82] И он не был евреем, хотя утверждал, будто происходит из колена Вениаминова. А оно тогда не существовало уже несколько веков, так что никто не мог назвать себя вениаминитом! Он предводительствовал шайкой головорезов, оказывавшей услуги храмовой страже, потому римляне его и не трогали. И он арестовывал наших. Он даже меня пытался арестовать, когда я бежал в Сирию.

Инчбот вытаращил глаза.

— Но у него был вкус к власти. Он понял, что мое учение обращено не только к евреям, но ко всем людям. И, осознав это, приспособил под себя. Благодаря ему остальной мир меня и узнал.

— Кажется, ты говорил, что он исказил твои слова?

Эммануил Джозеф улыбнулся.

— Знаешь, Артур, уж я бы не переврал Осию, например!

Улыбка превратилась в смех, и Эммануил продолжил:

— Он совершенно извратил смысл обвинительных речей Осии, которые были обращены к евреям-отступникам, усвоившим в вавилонском плену тамошние верования, а он превратил это в обещание Бога призвать к себе чужеземные народы![83] Я думаю, что на самом деле он никогда не читал Осию. Он называет меня то Мессией, то Христом, будто слово арамейское и слово греческое не означают в точности одно и то же — «помазанник» и будто я в самом деле им был!

Он покачал головой. Инчбот выглядел изумленным.

— И я никогда не говорил, что женщина — тело без головы.

— Ты хочешь сказать, что он фальсификатор?

Эммануил Джозеф пожал плечами.

— Представление, которое он распространял обо мне, вполне согласовывалось с предыдущими верованиями тех, кто его слушал. Люди обнаруживали в них Восток и Азию, мифы о молодых и прекрасных богах, принесенных в жертву жестокости мира: Озирис, Адонис, Таммуз, Митра… — Он засмеялся. — Первые статуи, которые римские христиане воздвигли в мою честь, были статуями Аполлона, на которых они просто заменили надпись.

— Но тогда, — заметил семинарист, — вся церковь…

— Какое же человеческое предприятие безупречно? Церковь основана на словах людей, которым свойственно ошибаться, и становилась жертвой людского безумства и тщеславия, как и все прочие предприятия. Она неоднократно реформировалась, реформируется снова.

— Выходит, я теряю время, изучая богословие?

Эммануил Джозеф посмотрел на своего собеседника испытующим взглядом:

— Чего ты ищешь в жизни? Хочешь блистать в глазах ровни? Или же хочешь отыскать свою собственную истину? Если так, то от богословия, видимо, тебе не будет большого проку. Неужели ты думаешь, что пастух, глядевший на небо в стародавние времена, нуждался в богословии, чтобы быть чистым, добрым и праведным? Все ухищрения прежних богословов не помешали Лютеру расколоть церковь.

Артур Инчбот сделался задумчив. Он смотрел на человека напротив и думал о трапезе у Симона Фарисея, мысленно сравнивая ее с этим скромным перекусом в вашингтонском кафетерии.

— Как получается, что ты материален и нематериален одновременно? — спросил он.

— А разве все мы не таковы? Когда божественный свет проникает в нас, он делает бессмертными некоторые моменты наших жизней.

— Но ведь ты умер?..

— Не на кресте. Но я на самом деле умер. И, как все мы, я не мертв.

— Но ведь ты сподобился тела славы.

Эммануил Джозеф покачал головой.

— Другие тоже. Падре Пио часто достигал этого состояния при жизни, поскольку его видели одновременно в разных местах.

Какая-то молодая женщина вошла в кафе и села за соседний столик. Она сняла пальто и осталась в футболке с надписью «Потребительство — грех». Эммануил Джозеф и его сотрапезник не смогли удержаться от улыбки. Коммерсанты не теряли времени даром, извлекая выгоду даже из обличений чрезмерного потребительства, сделанных Человеком из веба.