А. Г. Орлов-Чесменский

— Какими им следует быть — не в смысле пышности, но как бы сюжета. Ведь это Господом данная возможность для новой императрицы заявить свое политическое кредо. Оно станет общедоступным и не потребует тех угодливых и своенравных истолкователей, которые способны придать каждой изначальной мысли прямо противоположный смысл.

— Но мы уже об этом с вами говорили. Вы сочинили их прожект?

— Нет, государыня, такой прожект превосходит мои слабые возможности. Я не имею опыта в подобных делах.

— Не боги горшки обжигают, княгиня. Так, кажется, говорят?

— Так, ваше величество. Но здесь речь идет не о простом горшке, а об изысканнейшем сосуде.

— Метафора хороша, но что вы предлагаете?

— Прежде всего участие подлинных литераторов, разделяющих вполне ваши взгляды, государыня, на просвещение. Век, который начинаете вы, войдет в Российскую историю как век Просвещения.

— Хорошая мысль! Но как вы себе мыслите претворить ее в жизнь? Надо приказать Штелину…

— Вот этого я более всего и опасалась, государыня! Якоб Штелин был нанят ко двору в незапамятные времена сочинять аллегории. Но это аллегории обо всем и ни о чем, как те, которые предложил вашему вниманию живописец Лагрене. Место на изображенном им троне может занять любой монарх, а одна и та же муза станет нести атрибуты комедии, трагедии или фарса, ни в чем не меняясь.

— Но чего же еще вы требуете от искусства?

— Многого, ваше величество. Литератор способен вложить в свое сочинение подлинную идею вашего наконец-то наступившего царствования, которая заявила бы народу и всей Европе о ваших необыкновенных замыслах. И он же поможет живописцу — не придворному моднику, искушенному на одной лести, а Живописцу сочинить соответствующую композицию.

— Вы имеете кого-то в виду, княгиня? Но я уже назначила ответственным за все московские торжества фельдмаршала Никиту Трубецкого. Каким образом вложить в его голову подобные многосложные идеи?

— Нет ничего проще, государыня! Осмелюсь напомнить, что князь Никита Юрьевич был великим другом самого Антиоха Кантемира. Мало того, что сей оригинальный поэт пересылал ему из-за границы все свои сочинения, но и посвятил князю замечательнейшую оду «О воспитании» и сделал это не в России, а оказавшись в Париже.

— Любопытно. Что же, он видел в фельдмаршале единомышленника?

— О да, государыня! А Кантемир был очень требователен в вопросах нравственности. Князь не давал ему поводов для сомнений.

— И вы считаете целесообразным познакомить князя с вашей программой?

— Государыня, у меня нет никакой программы — это ваши мысли, которые вы находили возможным мне высказывать, а я была счастливой их слушательницей. Князю достаточно рассказать суть дела. К тому же, я не успела вам сказать, Михайла Матвеевич Херасков, служащий в Московском университете, — пасынок князя. Херасков осиротел двух лет и едва ли не с тех самых пор воспитывался в доме князя, который женился на вдове господаря валашского.

— А, это проливает новый свет на князя.

— Но и этого мало. Херасков принял к себе в дом юного малороссиянина Ипполита Богдановича, о котором говорят, что он выказывает редкие стихотворные способности.

— Еще один способный сирота?

— Не знаю, сирота ли. Десяти лет он был зачислен на службу, где Херасков обратил на способного мальчика внимание и не ошибся.

— Напомните мне в Москве обратить внимание на все это семейство, княгиня.

— Сделаю это с величайшим удовольствием, ваше величество. Однако, если я не испытываю вашего терпения, я еще не кончила.

— Хотя вы меня вполне убедили, дорогой друг, я с удовольствием слушаю продолжение.

— Оно в имени, которое хорошо вам известно, ваше величество. Вы помните журнал «Полезное увеселение» за 1760 год?

— Я не охотница до загадок, княгиня.

— Нет, нет, государыня, я только апеллирую к вашей памяти. Думаю, вы обратили внимание на изящные стансы «Не должен человек» и «Будь душа всегда спокойна»? Это творения супруги господина Хераскова Елизаветы Васильевны, нашей преотличнейшей российской поэтессы.

— Отлично. Остается передать фельдмаршалу главный замысел, и он претворит его в жизнь вместе со всеми своими домочадцами.

— О, вы иронизируете, ваше величество.

— Нисколько. Мне пришло в голову, что господину фельдмаршалу надо вообще предоставить полную свободу. Пусть он выразит до конца все свои помыслы.

— Но если они не во всем совпадут с вашими мыслями, ваше величество?

— Ничего страшного. Напротив — это будет программа московского дворянства безо всяких ограничений. Я узнаю их стремления, а дворянство убедится в том, что приобрело в моем лице одинаково с ним думающую правительницу. Разве не так, княгиня?

— Превосходное решение, государыня!

— Вот только отстранять господина Штелина от московских торжеств не следует. Он давно превратился в своего рода символ российского самодержавия. Пусть все остается как было, но мы его полностью подчиним фельдмаршалу. Надеюсь, князь найдет способ использовать старика и, во всяком случае, не обидеть.

— Нужно ли князю подобное осложнение?

— Князю нет, императрице — да.