А где же третий?

– Разве слыхано, чтоб кто-нибудь ехал на часах по дороге или вез мешок с торфом домой на багажнике часов?

– Я не утверждаю, что вор украл мои часы для того, чтобы ездить на них, – воскликнул я. – Скорее всего у него был свой велосипед, и именно на этом велосипеде он и скрылся ночью после кражи.

– Никогда, сколько дышу, не слыхал такого, чтобы кто-нибудь в здравом рассудке крал что-нибудь, кроме велосипедов, – заявил сержант и добавил: – Ну, еще, конечно, крадут велосипедные насосы, и фары, и всю такую прочую велосипедную мелочь. Вы что, хотите убедить меня в том, что мир меняется, а я этого не замечаю?

– Нет, ничего такого я не говорю, – начал я уже сердиться. – Я всего лишь заявляю, что у меня украли часы.

– Ладно, в таком случае нам придется провести официальное расследование и начать поиск, – заявил сержант решительным тоном и широко мне улыбнулся. По его виду было ясно, что он совершенно не верит в мою историю и, более того, считает, что с душевным здоровьем у меня не все в порядке и что теперь он будет потакать мне как ребенку.

– Спасибо, – промямлил я.

– Но все лишь только начнется, когда мы отыщем часы, – суровым голосом заявил сержант.

– Что начнется?

– Когда мы найдем часы, нам придется начать искать их владельца.

– Зачем искать? Ведь я и есть владелец.

При этих моих словах сержант снисходительно рассмеялся и, покачав головой, сказал:

– Я понимаю, что вы хотите сказать, но, видите ли, закон – исключительно сложный феномен. Понимаете ли, раз у вас нет ни имени, ни фамилии, то это значит, что вы не имеете никаких прав на владение часами, а раз украденные часы не существуют, то когда они будут найдены, их придется возвращать законному владельцу. Раз у вас нет никакого прозвания, то и владеть вы ничем не можете, и вообще вы не существуете, и даже те брюки, которые на вас, на самом деле не существуют, даже несмотря на то, что если смотреть на них с того места, где я сижу, возникает иллюзия их существования и надетости на вас. С другой, совсем отдельной стороны, вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, и закон не может вам противодействовать.

– В механизме моих часов было пятнадцать алмазиков, – провозгласил я в отчаянии.

– А вот с той, одной стороны, первой, так сказать, о которой я еще не упоминал, вам можно было бы предъявить обвинение в воровстве или мелкой краже, если бы в то время, когда у вас еще имелись эти часы, вас приняли за кого-нибудь другого.

– Я пребываю в полной растерянности, – вскричал я, и ничего правдивее я не мог бы сказать.

Сержант добродушно рассмеялся.

– Если нам удастся найти часы, – сказал он, ласково улыбаясь, – то у меня такое чувство, что на них будет и звонок, и насос, и руль, и все прочее.

Я, полный дурных предчувствий, стал лихорадочно обдумывать свое положение. Похоже было на то, что никакими усилиями нельзя было заставить сержанта признать существование в мире чего-то иного, кроме велосипедов. Но все же еще одно усилие я решил сделать.

– Насколько я понимаю, – проговорил я холодно и подчеркнуто учтиво, – у вас сложилось такое впечатление, что я утерял золотой велосипед американского производства с пятнадцатью драгоценными камнями в его механизме. Заявляю, что у меня пропали часы, что на них нет звонка, насоса, руля и всего прочего. Звонки устанавливаются только на будильниках, и я никогда не видел часов, ни наручных, ни настенных, с приделанным к ним рулем или насосом.

Сержант снова одарил меня мягкой улыбкой:

– Вот недельки две назад, в этой самой комнате, у конторки, стоял человек и заявлял, что у него пропала мать, почтенная женщина восьмидесяти лет от роду. А когда я попросил этого человека описать внешний вид его мамаши – это нужно, чтоб заполнить официальный бланк, а бланки эти мы получаем за бесценок из управления канцелярских товаров, – так вот, когда я спросил его, как выглядела его досточтимая матушка, то он мне сказал, что у нее на раме и на спицах в нескольких местах имеется ржавчина и что при использовании задних тормозов вся ее задняя часть резко подпрыгивает. Вот так-то.

Сказанное сержантом окончательно прояснило для меня положение, в которое я попал. Только я открыл рот, чтобы высказаться, в дверь заглянул какой-то мужчина, оглядел нас, затем вошел в комнату, тщательно прикрыл за собой дверь и подошел к конторке. Вошедший был человек грубовато-добродушного вида, с красным лицом, в пальто из плотного и толстого материала; его брюки ниже колен были подвязаны бечевкой, как это обычно делают люди, ездящие на велосипеде. Впоследствии я узнал, что его звали Майкл Гилэни. Вместо того, чтобы подойти к конторке и сделать свое заявление, как подобает в общественном месте, а тем более в полицейском участке, он подошел к стене и, подбоченясь, прислонился к ней; при этом он упирался в стену одним локтем и раскачивался.

– Ну что скажешь, Майкл? – спросил сержант любезно.

– Увели, и с концами, – сказал господин Гилэни.

Из внутренней комнаты, в которой полицейский МакПатрульскин решал задачу поедания своего раннего обеда, донесся его громкий призывной клич:

– Сигаретку бы мне, а?