А я люблю военных…

— Если эта хрупкая и очаровательная женщина не сидит сложа рук, — вещал он, — а как бесстрашный воин бросается в бой с самим государством!

“С каким государством? — заволновалась я. — В какой бой? Что он несет? Воевать с государством, все одно, что писать против ветра. Не дура же я!”

Харакири же перестал восхищаться и перешел на трагические эмоции: он уже убивался.

— Как мог я, здоровый и крепкий мужчина, сидеть сложа руки? — горевал он. — Как мог я сидеть сложа руки, когда хрупкая и нежная женщина мне во благо совсем рядом сражается? Сражается, как бесстрашный самурай! Как мог я сидеть сложа руки? — вопрошал он у кухонного стола.

Ну тут уж я не смолчала.

— Какое благо? — изумилась я. — Какое благо можно получить, сражаясь с государством? Решетку и нары? Баланду и парашу? Нет, милый мой, в этом мире все не так, как ты думаешь. Хочешь уйти в оппозицию? Много сторонников поднакопилось? С президентом сначала договорись, свою долю пользы государству на этой почве пообещай и ступай себе, оппозиционируй, а сражаться ни-ни. Большей глупости и представить невозможно! К тому же президента люблю! И женской и гражданской любовью!

Короче, я была убедительна.

Но только не для Харакири. Послушав меня, он почему-то умилился:

— София, брось свою конспирацию, все уже знаю и по гроб твой. Хоть режь меня, хоть ешь — не выдам. Можешь на меня рассчитывать.

“Хоть режь? Хоть ешь? — подумала я. — Что ж, пусть так оно и будет: БАГ так БАГ, лишь бы с Харакири договориться. Уж теперь-то этот придурок точно не выдаст меня, а пытать такого приблажного там не будут.”

— Да, я член БАГа — тайной организации, ведущей борьбу с самим президентом! — торжественно подтвердила я и тут же услышала за своей спиной дикий вопль отчаяния.

Обернулась: в дверях стоял белый как полотно Сергей.

Разбудил-таки Харакири его своими глупыми восторгами.

— Сереженька, сейчас все объясню, — запричитала я, но он и слушать не стал.

— Да что же это за невезение? — горестно завопил он. — Что за женщин, что за предательниц посылает подлая судьба?! Одна изменила мне, другая — еще хуже! —

Родине! Эт-того не переживу! Вон! Вон отсюда! Вон, пока я милицию не вызвал!

И он яростно затопал ногами.

Я попятилась, уж с кем с кем, а с милицией встречаться не рвалась никогда, да и кто рвался? Ни для кого не секрет, что находить общий язык с милицией умеют только отпетые преступники.

Короче, не знаю, чем кончилось бы дело, когда бы не восстал чудаковатый Харакири. Он заговорщически на меня посмотрел и спросил:

— София, хочешь его убью?

Глава 24

ПУТЬ МЕЧА

Зачарованный нежными красками утра, Сумитомо шел, наслаждаясь. Ласковы ароматы ветерка, прекрасно пение птиц…

Любовался утром, а вспоминал ночь. Бессонную ночь. Давно это было, но кровь бурлила, как горный поток.

О, эта ночь! О, несравненная нежнейшая Итумэ! Как прекрасны были ее стихи! Как упоительно пела! Исполнены любезностью и смыслом беседы, о услада души! О, несравненная Итумэ!

Сумитомо остановился. Окинул взглядом дорогу, плавно обнявшую пруд. Залюбовался акварелью воды.

“Дремлют до прихода ветерка блики пруда,” — начал слагать он стихи.

Осознал убожество слов.

“Безысходность… Безысходность, всегда безысходность. Не выразить звуками, не объять душой немыслимое совершенство мира, рвущее душу, и тут же наполняющее ее прекрасным покоем… Лишь человек… Его мысли, слова, дела… Но и он — малая частица мира. Совершенного мира, ибо сложен он из бесчисленного множества мыслимых и немыслимых несовершенств, образуя в сумме их новое качество… Но тогда… Тогда и он, Сумитомо, соучаствует в создании совершенства. Значит, оправдано, необходимо и его присутствие в мире… Равно как и отсутствие!”

Солнечный луч скользнул по лицу Сумитомо, вернул к насущному. Сегодня, в двенадцатый день лунного месяца, должно явиться в дом отца. Следует спешить.

Еще туманились очарованием глаза, но слух возмутил диссонанс, позвякивание за спиной.

Сумитомо обернулся.

В центре лужайки, в кольце старых деревьев бросил циновку воин. Покачиваются пластины брони. Злобная усмешка перекосила лицо. Лишь двадцать шагов до него.

Воин уселся, бесстрастно рассматривая Сумитомо. Указал рукой на свободный край циновки.

“Приглашает к беседе? Но кто он? Откуда? Только что не было… Зачем он здесь? …”

Сумитомо опустил глаза и… жгучая волна ярости! Удушающий, лишающий рассудка гнев!

Меч незнакомца, приглашающего к беседе, лежит на циновке обращенный рукоятью к Сумитомо. Неслыханная наглость! Непереносимое, нестерпимое оскорбление!

Быстрее молнии метнулся Сумитомо, блеск клинка опередил крик ярости. На бегу укололо:

“… сегодня, двенадцатый день месяца… восток несчастливая сторона… атакуя противника, угрожаю мечом востоку…”

Он стремительно изменил направление. Переориентировал атаку. Сместился на бегу влево, заходя с севера. Древнее суеверие вызволило из ловушки.

Воины!

Два десятка их выступило из-за старых деревьев. Безрассудная ярость схлынула.

“Западня, — осознал Сумитомо. — Едва не угодил в ловушку. Верная оказалась примета. Нельзя атаковать на восток.”