А я люблю военных…

— А про то, что тут из гранатомета стреляли, ты что-нибудь знаешь?

— Стреляли, не стреляли, какая мне разница. Не вникаю я. Мне весь этот шум даже в кайф. В наш дом теперь даже тараканов без проверки не пускают. Так что фраера облизнутся. Не добраться им до меня. А там может и Васька сыщется. Тогда заживу.

— Отпусти его, — приказала я Сергею, цепко державшему Лавра за руку.

Он выразил опасение:

— Не сбежит?

— Слышал же, что бежать ему некуда, — напомнил Харакири и добавил: — Да и мы с ногами, догоним.

Сергей нехотя Лавра отпустил и воззрился на меня с немым вопросом.

— Отойди, пожалуйста, метров на десять, — ласково попросила я его и грозно обратилась к Харакири: — Иди, покури там в отдалении. Мне с человеком потолковать по душам надо.

— Одну тебя не оставлю с бандитом, — взбунтовался Харакири. — Говори при мне.

— При тебе не получится, — начала было я, но, изменив тактику, скороговоркой на ухо ему шепнула: — Слишком много свидетелей, не расколется. Иди, я потом тебе все расскажу.

Харакири двинулся следом за Сергеем, но на лице его были написаны большие сомнения.

Я ждала. Вдруг Сергей остановился, с опаской глянул на Лавра. Сколько тревоги было в его глазах! Когда же на меня устремились его сапфиры, было в них столько любви…

Глава 33

ХАРИМА

Часто появляется Сумитомо в доме отца. Исполнен сыновней почтительности, весел.

Что влечет его? Оставил он беспорядочный образ жизни. Отчего?

Харима!

Новая песня поселилась в душе поэта, не вытеснив, но затмив прекрасный мотив по имени Итумэ.

“О, Итумэ! Бледная тень, ставшая лишь “росой эфемерной”… Встретимся в мире ином…”

А Харима…

Лицо ее лучезарней цветов молодой вишни. Даже затворник скалистой пещеры не сдержит вздоха. Прервет медитацию.

Сумитомо не уставал повторять Хариме:

— Как давно я не был рядом с тобой.

— Но вы были только вчера, — краснея, напоминала Харима.

Сумитомо, истинный поэт, отвечал стихами:

… Не то чтобы я не видел тебя,

Не то чтобы видел,

Но вспоминая тебя,

Я грущу целый день…

Еще больше краснела Харима, изредка лишь позволяя себе влюбленными глазами взглянуть на Сумитомо.

Но настал день, мрачный вернулся Сумитомо из Киото.

— Время пришло, — сказал он Хариме, с болью глядя на ее поникшие плечи. — Пора, видно не будет мне счастья. А там… Боги и Будды решат…

— Ждать я готова всю жизнь, — прошелестела Харима, впервые глянув прямо в глаза Сумитомо. — Знаю, вы хотите добра. Значит так будет.

Харима закрыла глаза. Процитировала “Мэн-дзы”: “Тем, кто любит других и пользу приносит, счастье дарует Небо, тем, кто клевещет, вредит, Небо приносит беду…”

“Прекрасное образование дал ей отец, — порадовался Сумитомо, наслаждаясь ритмом китайских стихов. — А как хороша! “Когда она улыбнется, все красотки шести дворов исчезают.” Я не теряю трон, лишь жизнь могу потерять. О, Харима! Кому нужен воин, потерпевший бесчестие? Может ли он снискать уважение?”

Сумитомо ответил возлюбленной тоже китайскими стихами:

“Душа моя в холодном облаке движется к Восточной столице.

В этом мире тлена и суеты жизнь оправдана долгом.

Сколько лет я тащился по жизни, созерцая цветы, вкушая вино!

Время настало! — Ветер, иней и снег на заре.”

Смело подняла глаза Харима, твердо молвила:

— Нет иного пути, господин. Я буду ждать… ваших писем.

Вновь потупилась, тихо продекламировала:

“Лишь увижу след вашей кисти,

Слезы хлынут, как ливни.

А слов,

Что б ответить как должно,

Смогу ли найти?”

Сумитомо пришел в восторг.

— Ты так искусна, можно ли еще послушать?

— Десять тысяч стихов написала, вас, господин, ожидая. Если один лишь отметите, счастлива буду. Верю, вы возвратитесь, хоть и надежды немного.

Возвратитесь… И тогда буду вам читать…

— Что ж, хватит стихов, Харима, — едва сдерживая волнение, сказал Сумитомо. — Если Боги даруют удачу, а Будды расположение, вечным будет союз наш. Но… Пора! Нужно исполнить гири!

* * *

Оставшись наедине с Лавром, я сразу взяла быка за рога.

— Зачем ты стрелял в президента? — грозно спросила я.

Лавр испугался и даже попятился:

— Чего?

— Не “чего”, а бабахнул из гранатомета, — заверила я, на всякий случай хватая его за руку, чтобы сдуру не побежал.

Лавр заволновался.

— Не-е, не из чего не бабахал, — принялся убеждать он меня. — И в руках отродясь не держал этой “Мухи”. Из нормальной волыны, из нагана там или из чего другого это я могу, а из гранатомета, нет.

Признаться, удивилась я:

— Откуда же, тогда, знаешь, что из “Мухи” пальнули, если не стрелял?

— Слышал, ведь не глухой. Все только и говорят, что об этом.

— Кто — все?

— Да и сиделка, и Далилка, и Любка-соседка. Все говорят между собой.

Ха! Все уже говорят о моей “Мухе”! Куда только ФСБ смотрит?

— А что говорят-то? — заинтересовалась я.

Лавр усмехнулся:

— Что это страшная тайна, что приказано было об этом молчать и все подобное. Меня же они за мебель принимают, а я, хочешь — не хочешь, слушаю.