А я люблю женатого

– Ты в жизни умеешь две вещи – рисовать и стрелять. За стрельбу платят больше, это – за рисование. С тебя десять процентов, мои комиссионные. Я уже вычел. И еще – с тебя бутылка.

– Какая?

– Шампанского, – вмешалась девица Власа, – причем самого хорошего. Я пью полусладкое, быстро сгоняй в магазин!

– Я что-то ничего не пойму!

– А что тут понимать, – затараторила девушка, – Власов картины твои выставил в салоне, как обещал. Они не продавались, не продавались, а потом появился один сумасшедший. Приехал на во-от такой машине, явно псих иностранный. Увидал твою мазню, восторгался так, аж соплями исходил. Купил все. Власу дал три штуки «зеленью».

– Две, – поправил смущенно Влас, – но было видно, что врет и иностранец дал все три.

– Не перебивай, – оборвала его девица, – я говорю – Влас, проси четыре, а он – жадность фраера сгубила. А я говорю – накиньте сотню, он накинул и…

Влас закрыл лицо руками:

– Я никогда не научу тебя молчать.

– Зато я честная. Тебе деньги нужны или нет? – набросилась она на Феликса. – Дуй за шампанским!

Влас передал Феликсу пачку, довольно увесистую. Художник вынул большую купюру, протянул девушке:

– Купи себе шампанское от моего имени. Ко мне, понимаешь, родственники приехали… Извините. Влас, – он обнял друга, – Влас, ты гений!

В парке замерзший сторож подпрыгивал на месте от холода, а Катя, Феликс и Шурик катались на карусели и смеялись. А потом они шли по комнате смеха, от зеркала к зеркалу. Зеркала отражали их то безобразно тощими, то непомерно толстыми. Это вызывало новые потоки гомерического хохота.

Катя здорова! Они все вместе! А что еще надо?

И у фотографа они снялись все втроем. Феликс – посередине. Слева Катя, справа Шурик. Сияющие. Довольные… Точно образцовая семья. Только почему-то очень уж молодая…

…Дома художник приклеил этот снимок на последнюю страницу семейного альбома.

– Ты что сделал? – спросил ошарашенный Шурик.

– А как же прадедушка? – не поняла Катя. – Здесь же только твои предки и родня.

– Знаешь, я думаю, прадедушка обрадовался бы, – улыбнулся Феликс.

– Пожалуй, – решил за прадедушку мальчик. – А Ван Гог теперь нам не соперник. Ван Гог в коридоре курит! Нам баксами платят! Нам заказы делают!

– Никогда бы не подумала, – улыбнулась Катя.

– Что? – не понял художник.

– Никогда бы не подумала, что счастья может быть вот так много, сразу. Как-то это не укладывается в моей голове.

– В моей тоже, – улыбнулся Феликс, – но мы все уложим!

– Короче, надо брать компьютер и тачку, пока подержанную. Надо заводить свое дело. Знаю одно интересное место для помещения капитала. Слушайте сюда! – затараторил мальчик.

– Нет, это вы слушайте, а говорить буду я, – перебил старший. – Эти деньги – Катины. И ни одного рубля больше мы не потратим на себя и на свои удовольствия. На, возьми – это мой долг, – протянул он Кате деньги.

– Но здесь больше, чем было!

– Не мелочись, мы их не считаем, – заявил Шурик.

– Спасибо, – сказала Катя, – я лишнего не возьму. А Шурику нужна куртка, потому что уже холодно. И скоро зима.

– Но ведь я останусь с вами? – с робкой надеждой спросил мальчик.

– Со мной, ты хотел сказать, – поправил художник, – Катю ждет Глеб.

Девушка опустила глаза, а потом тихо попросила:

– Заведи еще раз музыку!

– Пожалуйста!

Феликс принес проигрыватель и поставил единственную пластинку – вальс «Муки любви».

– Дамы приглашают кавалеров! – объявил он, и они с Шуриком встали рядышком, затаив дыхание, выжидая, кого выберет Катя.

Заиграла музыка. Катя смотрела сначала на одного, потом на другого. Сначала на Шурика, потом на Феликса. Но не выбрала никого, а неожиданно, перекрикивая музыку, быстро заговорила:

– Я там рубашки погладила, вон стопочкой сложила. И белье тоже чистое.

– Ага, – кинул Феликс как бы равнодушно.

– Хотите, я вам борщ сварю на два дня? Или, может, суп харчо, а?

– Знаешь, что говорил мой прадед, – сказал Феликс, сняв иглу с пластинки, – «Собаке рубят хвост в один прием». Запомни. И я запомнил! Расшифровать? Уходишь – значит, уходи. И не надо обеда никакого. И музыки не надо.

Катя на старенькой почте. Она говорила в трубку:

– Алло, Глеб. Глеб, это я. Я все достала. Я буду ждать сегодня. Сегодня. В пять на ВДНХ, ладно? У главного входа. Или у фонтана Дружбы народов, хорошо? Я все принесу, деньги у меня. Пока, Глеб.

Она впервые не добавила «я люблю тебя». И на секунду умолкла, словно сама ожидая от себя этой фразы. Нет, не дождалась…

Лысый бил Красавчика по лицу. Тот уворачивался:

– Нет, только не это! Я его достану, я знаю как! Только не порть меня, пожалуйста!

– Убожество, – сказал Лысый. – А Достоевский говорил, что красота спасет мир. Никого она не спасет. Поэтому я больше люблю Толстого Льва Николаевича. А ты, что ты любишь, кроме своего отображения в зеркале, а?

– Через два часа я буду знать, где он. Я тебе обещаю!

– Через час! – рявкнул Лысый и разбил зеркало, в которое так любил смотреться его подчиненный.

Художник смотрел в окно. Тихо звенели колокольчики в доме. Из калитки выходили на дорогу Катя и Шурик.

Шурик держал девушку за руку.