А я тебя да (СИ)

Кажется, вечером он пришел, как и обещал. Сидел на стуле, играл желваками. Бесился, наверное, что я нарушила его планы. Или все дело в том, что я, сколько он ни пытался меня разговорить, молчала. Не специально, нет. Не потому что его наказывала или хотела вывести на эмоции. Просто к вечеру на меня нахлынула такая чудовищная апатия, что я могла лишь тупо пялиться в стену. И только эта апатия, кажется, не давала мне выйти в окно.

А когда меня повезли в предоперационную (какого черта туда нужно было именно везти, если я вполне себе нормально ходила — вопрос), так вот, когда меня повезли в предоперационную, со мной случилась истерика. Я цеплялась за холодный металлический край каталки и понять не могла — это она так стучит на стыках плитки, устилающей пол, или это мои зубы?

— Что с ней? Что такое?! — доносился откуда-то со стороны голос Шведова.

— Сём, она просто волнуется. Это нормально.

— Так вколите ей что-нибудь, какого хера…

Семен еще что-то рычал, ругался. Но доктор у меня мировой. Если бы я могла испытывать какие-то чувства, непременно бы восхитилась выдержкой Георгия Борисовича, когда он выставил бушующего Шведова за дверь. Это ж какие у этого мужика яйца! Но чувств не было.

— Вера, посмотри на меня. Ты как?

— Ужжжжасно.

Нет, все-таки зубы… Стучали так, что я чуть язык не откусила, выдавив из себя одно только слово.

— Ну, приехали. Ты мне это, Верунь, заканчивай. Мы о чем договаривались, помнишь? Что тебе говорил психолог?

Успокаивая меня, Бутенко повторял все то, что я и так уже слышала. Только в его устах это звучало как-то более обнадеживающе, что ли… Постепенно я успокоилась. Ко мне подкатили наркозную станцию, подключили какие-то датчики, и вдруг стало так хорошо! В ушах будто волны шумели. Этот звук пробудил в памяти кучу приятных воспоминаний. В основном из детства. Вот мы с мамой вышли набрать к ужину морских гадов, в изобилии выброшенных на берег недавным штормом, вот мы с соседскими ребятишками с воплями неслись в море, а то было еще такое холодное, сезон впереди, но нам уже не терпелось! А потом в моих воспоминаниях случился временной скачок. И вот уже я будто со стороны смотрела на нас с Семеном.

После ужина в ресторане он, как и обещал, отвез меня домой.

— Ну, я пойду, — шепнула, нервно заправив за ухо ненавистные кудри, но почему-то не уходила. Все чего-то ждала. Может, что он у меня телефончик попросит. Или о новой встрече заговорит. — Спасибо за все. И за помощь с ментами… Ой, — испугалась я, осознав, что могла его этим словом обидеть, — то есть…

Шведов накрыл мою руку и чуть на себя потянул. Я в панике билась, а он улыбался — надо же! И так его эта улыбка преображала. Я уставилась на него, как зачарованная.

— Я понял.

— Правда, не знаю, что бы без тебя делала.

Семен погладил мои пальцы и осторожно провел вверх по руке, плечу, коснулся шеи. Чуть придавил пугливо трепыхающуюся венку. И что-то такое мелькнуло в его глазах… Чисто мужское. Что у меня сердце замерло. И душно стало, и тревожно, и неловко ужасно, а еще очень-очень жарко.

— П-пойду. М-мама, наверное, уже волнуется.

— Только мама?

— Папа умер. Я поздний ребенок.

— Познакомишь?

— С мамой? Ты что… — испугалась я. — Вот так сразу?

— Ну а почему бы и нет? Будет знать, с кем ты — не будет переживать.

— А… — хлопнула я глазами, — … ты хочешь встретиться? Еще раз?

— Конечно, — Семен наклонился и целомудренно поцеловал меня в щеку. — Я напишу.

Его поцелуй до того меня растревожил, что я пулей вылетела из машины и чуть было не убилась, забыв о высокой подножке. Обернулась, хлестнув себя по лицу кудрями, и, поймав его волчий взгляд, торопливо засеменила к дому. А уже в подъезде, привалившись спиной к прохладной металлической двери и отдышавшись, сообразила, что номер-то он у меня так и не взял! Сначала расстроилась, просто до слез. Потом вспомнила, как он на меня смотрел, когда думал, что я не вижу, и убедила себя, что это и к лучшему. Уже тогда мелькнула мысль, что Шведов этот не так прост, как кажется. И ко мне у него… тоже все не так просто.

— Верочка, это ты?

— Да, мам! Я.

— Ну, ты куда пропала, ребенок? Я уже начала волноваться.

Я зашла в кухню, мама как раз накрывала на стол. Все бросила, подбежала ко мне, обняла. Отношения у нас были очень теплые, несмотря на то, что мама порой просто душила меня своей заботой.

— Я же тебе написала. Все нормально. Мы просто сходили погулять с друзьями. Кстати, я не голодна.

— Ну а экзамен как? Ко мне Лида приходила, говорит, Мишку ее грозят отчислить. Я сразу тебя вспомнила. Распереживалась.

Значит, мне не почудился аромат корвалола. Я металась взглядом по нашей крохотной кухне, не зная, как быть. Соврать? Сказать, что исправила? А если мое обращение в милицию ничего не даст? Я даже не знала, что хуже. Если оно ничего не даст, или если, не дай бог, всплывет, дойдет до мамы. А у нее сердце слабое. И так жутко стало! Я почему-то совсем не подумала о том, какой может скандал подняться. Обида застилала глаза. Но теперь-то, теперь… Боже.