А. К. Глазунов

Балакирев жил теперь уединенно и почти нигде не бывал. Зайдет иногда к Николаю Андреевичу послушать новое Сашино произведение, сядет где-нибудь в углу и сидит там с таким видом, будто его чем-нибудь обидели. Иногда поиграет сам и уйдет. Тут все вздыхали свободнее и начинались оживленные разговоры, показ задуманных сочинений.

Однако Балакирев был таким не всегда. В молодости, рассказывал Николай Андреевич, его влияние на окружающих казалось безграничным, он буквально заражал всех своей энергией. Обаяние его личности было огромным.

Теперь только у себя дома Милий Алексеевич становился таким, как когда-то. Он шутил, рассказывал интересные истории, пересыпая речь любимыми изречениями из Козьмы Пруткова, и даже декламировал стихи. Балакирев публично уже не выступал, но играть для друзей любил. Обычно он начинал с произведений Шумана, а потом переходил к Шопену и Листу. Композитор знал наизусть чуть ли не все произведения этих авторов, поэтому почти никогда не повторялся, выбирая каждый раз что-то новое.

Заканчивались вторники тем, что все переходили в столовую и пили чай с малиновым вареньем. Никто не мог уйти, прежде чем хозяин не скажет: «Господа, пора расходиться». Он подавал каждому пальто, смущая этим попавших к нему впервые, и со своей собакой Дружком шел провожать гостей. Иногда эти проводы (Балакирев очень любил их и называл «ночными бдениями») затягивались далеко за полночь. С ним было так интересно, что никому не хотелось уходить. Однако Саше это удовольствие разрешалось редко.

— Пора, Сашенька, пора, тебе завтра рано в училище идти, — говорил Милий Алексеевич, прогоняя его домой.

— А может быть, мне разрешат сегодня остаться подольше и пройтись со всеми по ночным улицам? — подумал юноша. — Эх! Вот если б можно было не ходить в училище! Сколько музыки я тогда б написал!

Саша достал из-под подушки записную книжечку, в которую заносил все свои планы. Первый струнный квартет. Он его уже заканчивает. Кажется, получилось неплохо. И Милию Алексеевичу понравилось.

Успешное исполнение симфонии вызвало в нем такой сильный прилив творческой энергии, что учеба, к которой он и прежде не испытывал особой склонности, теперь окончательно отодвинулась на второй план. Он писал почти одновременно струнный квартет, «Увертюру на три греческие темы», «Характеристическую сюиту» и каждое из этих произведений показывал Балакиреву.

Саша приходил в маленькую квартирку на Коломенской улице, где замечательный музыкант жил уже много лет. Русоволосый парень, одетый по-деревенски, открывал ему дверь и через полутемную переднюю провожал в светлую гостиную, главным украшением которой были два концертных рояля и портрет Глинки с дарственной надписью.

Балакирев брал из рук Саши ноты и тут же, проигрывая за роялем, разбирал каждую музыкальную фразу. Его замечания бывали очень интересными. Милий Алексеевич мог, например, изменив ритм темы, придать ей недостававшую ранее пленительную живость, мог посоветовать эффектный оркестровый прием. Он добивался от Саши большей самостоятельности в характере тем, напряженности и единства в их развитии.

Однако иногда на Балакирева что-то «находило».

— Что это у тебя за охота в лесу, разве бывает в лесу охота? — говорил он о симфонической увертюре Саши «Лес».

И если что-либо в показываемом произведении ему не нравилось, он, даже не доиграв до конца, высмеивал его так едко и беспощадно, что иногда вообще отбивал охоту продолжать задуманное. Саша, всегда очень мягкий и сдержанный, терпеливо переносил критику Милия Алексеевича, делая вид, что соглашается с его замечаниями. Но часто в такие минуты он начинал почти ненавидеть своего учителя, и ему казалось, что взгляд больших круглых глаз Балакирева приобретает какое-то хищное выражение. При этом он вспоминал рассказ Лядова о том, как тот однажды сжег свою пьесу после того, как показал ее Милию Алексеевичу.

В конце концов Саша стал приходить к композитору в те дни, когда знал, что тот пойдет ко всенощной и времени на урок останется немного. Он показывал ему гармонические задачи, написанные согласно его назиданиям, а «очень свое» откладывал напоследок, когда Балакиреву уже нужно было уходить. Иногда он провожал Милия Алексеевича в церковь и потом возвращался к нему обратно. Они пили чай с вареньем, композитор находился в благодушном настроении, и о непросмотренных сочинениях не было уже ни слова. В такие дни Саша, возвращаясь домой, радовался, что не по его вине, а по вине учителя его сочинения со «смелостями» оставались непоказанными и невысеченными.