А. К. Глазунов

— А я вот ничего, не мерзну, — заметила Елена Павловна, которая тоже была в шубе и перчатках,— хотя и старше тебя. Уже восемьдесят стукнуло.

Примостившись рядом с сыном, она стала рассказывать о событиях дня:

— Тут твои ученики приходили. Спрашивают:

— Что это вы делаете?

— Да вот носки ребенку штопаю, — говорю. А они удивляются.

— Какому ребенку?

— Да сыну моему, — говорю, — Александру Константиновичу.— Так им это смешно показалось, что ты для меня — ребенок. Но симпатичные, все расспрашивали, как живем. Сказали, что еще зайдут.

И действительно, не прошло и десяти минут, как в комнату со счастливым криком:

— Александр Константинович, мы вам дрова привезли! — ворвалось несколько студентов.

— Где же вы достали их?

Он спускается с ними по лестнице, и студенты наперебой рассказывают, как выпросили дрова у одного заведующего складом, который слышал о том, какой Глазунов «хороший человек». Внизу у саней с дровами стоит и сам их хозяин. На улице лютый мороз, и он, чтобы согреться, бьет ногой об ногу и подпрыгивает.

— Спасибо вам большое за дрова, товарищ Макаров,— говорит Глазунов,— но их надо отправить одному из наших профессоров. Вот уже несколько дней он лежит больной в совершенно нетопленной комнате.

Смущенные и расстроенные, все замолчали, не смея ни возразить, ни настаивать. Наконец, кто-то самый смелый, решился:

— А вы как же?

Чтобы никого не обидеть, композитор решил взять себе немного дров, а оставшиеся попросил отвезти профессору Габелю.

Придя по указанному адресу, Макаров остановил юношей и девушек.

— Стойте тут, а я сам схожу.

Возвратясь за очередной вязанкой, он, взволнованно и счастливо улыбаясь, говорил:

— Профессор скрюченные такие лежат, жалость поглядеть! Ну и человек Александр Константинович! Всех дров не отдал только для того, чтобы вас не обидеть, а то, наверное, у себя да у матери последнее полено бы отнял, чтобы товарища обогреть.

Когда переноска дров была уже закончена, неожиданно появился и сам виновник стольких переживаний.

— Забыл вас поблагодарить, — сказал Александр Константинович смущенно, засовывая в руку Макарова последнее, что оставалось у них в доме: ломоть хлеба и кусок колбасы.

— А вы, может быть, зайдете ко мне? — обратился он к стоящим рядом молодым людям. — Сегодня придет немецкий дирижер Абендрот.

Удивительно, как это помещалось в такой маленькой комнатке столько людей! Но зато как в ней бывало интересно и весело!

Забывая, что с утра нечего было есть, что на улице тридцатиградусный мороз, сюда приходили часто с другого конца города. Приходили: ведь транспорт не работал!

Особенно любила эти импровизированные концерты молодежь, давшая им название «трехсотлетий» (как-то был сделан подсчет, из которого выяснилось, что четырем главным и старейшим участникам собраний — всем вместе — триста лет).

Тут бывали композиторы М. М. Ипполитов-Иванов и А. С. Спендиаров, пианисты Н. С. Лавров и Эгон Петри. Здесь можно было увидеть, как Глазунов в шубе играет свою симфонию, а приезжая знаменитость, тоже в шубе, слушает. Можно было услышать рассказ хозяина дома о его поездке к Листу, его высказывания о том, как исполнитель должен творчески подходить к изучаемому произведению:

— Самое главное — уметь прочесть «между строк». В этом должны помочь талант, ум и фантазия.

Слушать Александра Константиновича было очень интересно. Он говорил тихим голосом, но с увлечением. При этом его обычно неподвижная, грузная фигура преображалась. Правая рука начинала описывать в воздухе широкие круги. Лицо и очень выразительные глаза менялись в зависимости от содержания рассказа. Иногда Александр Константинович останавливался и, торжествующе подняв голову, улыбался, как бы спрашивая: «Ну как, интересно?»

Один за другим уходили из жизни его друзья и соратники. Десятилетие, начавшееся смертью Стасова, вспоминалось как цепь невозвратимых потерь. Не стало Римского-Корсакова, Балакирева, Лядова, Танеева. Эти утраты острой болью отзывались в сердце и уносили с собой частицу и его жизни.

Александр Константинович не обзавелся семьей и теперь почувствовал себя очень одиноким. Поэтому, когда в 1918 году в Петроград приехала семья покойного Александра Николаевича Скрябина, с которым Глазунова связывала когда-то большая дружба, он пригласил ее поселиться у себя.

Большой холостяцкий дом Глазунова наполнился звонкими юношескими голосами и неистощимой веселостью. Казалось, что и сам гостеприимный хозяин помолодел.

Обе дочери Александра Николаевича, Леночка и Маруся, учились в консерватории. Их соученик, Владимир Софроницкий, с увлечением играл Скрябина и ухаживал за Леночкой. В 1920 году они поженились. Александр Константинович был на их свадьбе посаженым отцом. Из консерваторской церкви, где происходило венчание, он вел жениха и невесту к себе домой на праздничный ужин, и прохожие оборачивались, наблюдая за этим шествием.

Свадебное угощение было чрезвычайно скромным, но в то время казалось роскошным. Оно состояло из селедки с черным хлебом, котлет и чая, подслащенного сахарином.