А леший его знает!

Леший с сожалением посмотрел на тестя – видно и впрямь ему неплохо по голове настучали черти.

– Да я-то откуда знаю, – вздохнул он и вновь пристал к Зыбуну: – Зыбун, ты же нелюдь мудрый, наблюдательный. Все примечаешь. Да и память у тебя до последнего времени была хорошая. Давай-ка вспоминай, может тебе Омелия что-нибудь раньше о своем прошлом рассказывала?

В свете последних событий, в том числе увиденных им в жемчужине, леший своим нечеловеческим чутьем улавливал их взаимосвязь. Подумать только, пятеро (!) чертей, искавших в их краях наяду, которая много сотен лет сбежала от чудовища с того полуночного празднества в южных землях. А то что в ту танцевальную ночь ей удалось сбежать и ежу было бы понятно. В противном случае не объявилась бы Омелия здесь, не притаилась на болоте у Зыбуна. Вот только кто мог навести потусторонников на её след, и зачем, спустя полтысячелетия с гаком она им понадобилась. На простую месть не похоже. Может она что-то такое знала, что не должна была знать? Вполне вероятно. Только теперь от неё ничего не узнать.

– Знаешь Бульгун, – вывел лешего из раздумья голос болотника. – Я вот сейчас вспоминал, вспоминал и понял, что моя милая Омелия ведь никогда мне не рассказывала ничего о своем прошлом. Я же на самом деле ничего не знаю о ней, о её прошлой жизни до нашей встречи. Она сама мне никогда не рассказывала. А я, самовлюбленный болван, никогда не интересовался её прошлым.

– Или она сама на тебя чары наводила, чтобы ты не любопытствовал и лишнего не узнал, – выдала Ундина более фантастическую, но и более щадящую самолюбие Зыбуна версию.

– Вполне может быть! – ухватился за «соломинку» болотный, с благодарностью посмотрев на водяницу. – Я ведь жизнью Нимфеи интересовался куда больше чем своей. Каждый шаг её отслеживал. Так неужели я по своей глупости не стал бы интересоваться любимой женушкой, тем более её прошлым. Видать Омелии действительно было что скрывать. Ай-яй-яй! Какой же я близорукий болван.

После недолгих колебаний, Бульгун обратился к тестю:

– Не знаю поможет это или нет, но у Тритохи есть кое-что, что возможно поможет приоткрыть завесу тайны над прошлым Омелии.

– Неужели! – удивился Зыбун. – И что это?

– Это жемчужина, которая выросла из соринки, находившейся в глазу одного циклопа…

– Извини Зыбун! Бульгун, подь на два слова! – водяной оттянул лешего в сторону и зашептал: – Дружище, ты в своем уме?! Ты что хочешь показать ему то, что видели мы? Это же добьет его!

– Возможно! – не стал отрицать такого исхода леший. – А может и наоборот, встряхнет бедолагу. Глядишь что-нибудь да вспомнит, что-то да наведет его на мысль.

– Ох, как бы чего худого не вышло, – с сомнением покачал головой Тритоха.

– Думаю, хуже уже не будет, – тоже начал сомневаться в своей затее Бульгун, но отступать не собирался. – Давай покажем ему!

– Смотри, дружище, я тебя предупреждал, – посетовал водяной и обратился к супруге. – Ундина, рыбонька, подай ка мне жемчужину.

– Это ещё зачем?

Его благоверная не собиралась расставаться теперь уже со своей прелестью.

– Дай сюда! – настоятельно потребовал Тритоха, чего за ним ранее не наблюдалось.

Его тон заставил Ундину скрепя сердце (кто-то любит употреблять идиому – скрипя сердцем, что в корне неправильно, но созвучно) отдать жемчужину.

– Ой, да на, подавись!

– Да не кипятись, ты, дуреха! – хмуро бросил Тритоха своей ненаглядной «рыбоньке». – Мы только кое-что покажем Зыбуну.

Ундина обижено подернула плечом, но сама все же заглянула через плечо мужа, когда тот раскрыл створки огромной ракушки. Любопытство оно, знаете ли, не порок, а искреннее неравнодушие.

Зыбун и все остальные уставились на жемчужину, на поверхности которой уже в тысячный раз прокручивалась одна и та же картина чрезвычайного происшествия из далекого прошлого.

Ундина беззвучно охала и ахала, поглядывая на полуголых красавцев – сатиров и кентавров. Водяной не спускал глаз с танцующих наяд. Бульгун все больше следил за тем какое впечатление разворачивающаяся сцена произведет на болотного – не разобьет ли сердце бессердечному (в прямом, но далеко не переносном смысле) нелюдю. Зыбун же смотрел не моргая только на одну наяду – на свою Омелию. Даже когда на поляну выскочило потустороннее чудище и стало гонять по ней наяд и остальных полуночников, на лице болотника не дрогнул ни один мускул. После того как в глазу циклопа потемнело, Зыбун ещё некоторое время пялился на переливающуюся жемчужину, думая о чем-то своем.

– Красивая какая, да? – наконец взволнованно прошептал Зыбун.

– А тебя во всем увиденном больше ничего не смущает? – удивленно поинтересовался Тритоха.

– Нет! А что меня должно смущать в её красоте?!

– И то верно! Чего такого в непотребных полуголых танцах на глазах десятков полуголых нелюдей, – развел руками водяной. – Конечно! Обычная история.