А мы с тобой, брат, из пехоты

При взятии Варшавы, в феврале 1944 года, я получил очень сильную контузию. Было два плацдарма: Радомский и Сандамирский. Наша часть четверо суток была на Радомском плацдарме. Никаких костров: на 6 человек — 3 плащ-палатки, 3 шинели. Мы ложились вшестером и снимали ботинки: в мороз ноги во сне очень стынут в ботинках. Было очень сильное наступление на Варшаву — ее атаковали по Висле, по льду. Немцы этого не ожидали: на льду же окопов не настроишь! Это такой был разгром! А мы с плацдарма взяли влево, и на основные их позиции, на «оборонку». «Оборонка» была сильная, поля заминированы, пехота могла подрываться через каждые 10 метров. Я был в роте автоматчиков, и нас посадили на танки. Три эшелона танков — первый, второй, третий… Я был во втором. Танки перевозили нас через минное поле, мы спешивались и шли в наступление. Первый эшелон, когда рванул вперед, попал под прямую наводку, и этот первый эшелон побили, и пехоту, и танки. А мы попали в такую зону, что слышали только свист, — снаряды за нами рвались. Но вот один из этих снарядов нам достался. Я услышал свист, а потом потерял сознание… Когда идет наступление, не сразу везут в госпиталь. Раненых собирают в медсанбаты, расположенные в районе штаба полка или дивизиона, а оттуда потом уже отправляют. Ребята поехали в дивизию за хлебом при наступлении (я уже говорил, что в роте автоматчиков были повозки) и в одной палатке меня нашли. Я лежал бревном — не двигался, не слышал и не говорил. Они меня положили на хлеб, накрыли и вывезли. Самое страшное на фронте — потерять свою часть. Тогда начинаешь новую жизнь!

— Когда Вы брали Варшаву, как к вам относилось население?

— Там была очень сложная обстановка. Там было восстание, которое мы не поддержали. И поэтому отношение было сложное. Но я еще контужен был, так что не все помню. Мы прошли Варшаву с ходу и пошли на Познань. Тактика у Жукова была такая — если город с ходу взять нельзя, его обтекали и шли дальше, чтобы не задерживать основное наступление. Потом другие части их уже добивали. Единственное, что я запомнил, это когда мы останавливались у них в селах, то увидели их нищенское существование, настороженное отношение к нам. И тогда нас вдруг перестали вводить в населенные пункты, — на формировании мы стояли в лесу. Там была Армия Народова и Армия Крайова, воевавшие против нас. То село, которое хорошо принимало наши войска, уничтожали свои же. Мы попали в дом польского врача, который говорил хорошо и по-польски, и по-русски. Он предупреждал наше командование, что лучше не натыкаться на такие вопросы, как о колхозах и т. д., — дескать, атмосфера сложная. Хотя и немец им достался несладко. Они ненавидели немцев…

После контузии под Варшавой ходить я стал через две с половиной недели. Массаж мне делали, выпить давали. Хотели меня отправить, а я — ни в какую. Рота автоматчиков — в пехоте привилегированный род войск. Охрана штаба, связь с дивизией, почта. Если оборона, ночью пехота спит. А метров 10–15 — боевая точка: мы сидим, автоматчики. Мы их охраняем, подкрепляем разведку. Самое интересное — это не автомат и не винтовка. ППС — это не ППШ с рожком. ППС был с коробкой, которая надевалась как кастрюля. Еще брали немецкий автомат, знаменитый «шмайсер». Его не надо чистить — пружина была закрыта, к тому же он легче, удобнее, и патронов к нему было много.

Я считаю, что выжил потому, что был в роте автоматчиков. Правда, рисковать пришлось много. Рота насчитывала до 100 человек, с подразделениями и т. д. А до Берлина нас дошло всего 29 человек, мальчишки. Последнее пополнение было призыва 27–28-го годов. Совсем мальчики! У нас был чудесный командир, он получил капитана в боях за Берлин. Лейтенант Салкин, морячок в прошлом, отбыл срок в штрафнике. Знаменитые штрафные роты: в атаку они идут первыми. Тех, кто остается жить, переводят и снимают судимость. Потрясающий мужик! Дает нам задание: «Ну, ребята, как будем делать малой кровью?» И все думали…