А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии

Я уже указывал на то, что Майков был мастером красок. При изучении эстетической стороны поэзии довольно любопытно порою остановить внимание на сочетании красок в поэтических изображениях. Это мало наблюдавшийся, но весьма распространенный поэтический прием. Такими сочетаниями из наших поэтов не был особенно богат вообще мало красочный Пушкин:

Грудь белая под желтым жемчугом
Румянилась и тихо трепетала.[25]

и очень богат поэт гор и туч Лермонтов:

С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.[26]

О красках у Лермонтова мне пришлось довольно много говорить в очерке «Об эстетическом отношении Лермонтова к природе».[27] Но особенными мастерами в этой области явились новые французские поэты, с Бодлером и Верленом во главе, — вообще их заслугой надолго останется, кроме обогащения языка, повышение нашей эстетической чувствительности и увеличение шкалы наших художественных ощущений.

Майков, начиная со своих первых опытов, любил сочетания красок и остался верным этой любви до последних лет творчества.

Его ранний «Сон» (1839) представляет две группы сочетаний: сначала желтого, синего и белого, а затем золотого, темно-красного и палевого, а в пьесе «Мертвая зыбь», написанной в 1887 г., мы находим следующее сложное сочетание цветов:

Волны в свинцовом море бегут, обгоняя друг друга.
Хвастаясь друг перед другом трофеями битвы, клочьями синего неба.
Золотом и серебром отступающих туч, алой зари лоскутами.

Отмечу еще несколько красивых сочетаний:

1) Янтарный, кровавый и серебряный с пурпуровым отливом[28] (1841).

2) Черный с синим (1841), черный с розовым[29] (1839).

3) Воздушный пурпур, розы и золото[30] (1839).

4) Белый на белом[31] (сравни лермонтовское «Чернея на черной скале»).[32]

5) Лиловый, оранжевый и бледно-синий[33] (1844).

6) Коралл, опал и золото[34] (1841).

7) Палевый,[35] алый и белый[36] («Неаполитанский альбом» 1858–1859).

8) Лазурный и розовый[37] (1890).

9) Лазурный и красный (1857).

10) Серебряный и серебряный[38] (1858).

11) Рдяный, золотой, жемчужный, опаловый, синий[39] (1841). Есть у Майкова стихотворения, основанные исключительно на сочетании красок, например:

Румяный парус там стоит,
Что чайка на волнах ленивых,
И отблеск розовый бежит
На их лазурных переливах…[40]

(1887)

Весь эффект его «Грозы» (1887) тоже в сочетании красок:

…Как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам,
Промчался вихрь — пять-шесть мгновений,
И, в встречу солнечным лучам,

Встают с серебряным карнизом
Чрез все полнеба ворота,
И там, за занавесом сизым,
Сквозят и блеск, и темнота.

Вдруг, словно скатерть парчевую
Поспешно сдернул кто с полей,
И тьма за ней в погоню злую,
И все свирепей, и быстрей.

Все приведенные в этих сочетаниях краски — воздушные; между не воздушными я отметил у Майкова меньше сочетаний: черный с желтым[41] (кот и его глаза) (1855), черный с жемчужным и розовым[42] (волосы и розы), пестрый (лес), румяный (клен), зеленый (ельник), желтый (осинник), красный (мухомор)[43] (1853), зеленый (пруд), сочная бирюза (незабудка), белая (бабочка), голубая (стрекоза)[44] (1856).

Из двух соседних искусств на нашего поэта живопись производила, по-видимому, несравненно более сильное впечатление, чем музыка.

Его «первая акварель»[45] Айвазовскому написана с неподдельным и искренним одушевлением. Интересна самая форма пьесы: это поразительно легко и красиво построенный условный период в 15 строк. Кажется, что стихотворение прямо вылилось из души. А вслед за этой акварелью Майков написал еще 14 (1885–1890). Рядом с этим музыкальные впечатления у нашего поэта как-то не выходили из-под пера.

Его длинная «Импровизация» 1856 г. (на целых трех страницах и в шестистопных ямбах) состоит из передачи всевозможных музыкальных впечатлений, но при этом совершенно лишена единства и стройности.

Вообще, мне кажется, что Майков был слишком пластичен, слишком отчетлив и чужд символизма для передачи смутных эмоций музыки. Оттого-то в его импровизации есть, по-видимому, все формы эстетических волнений: и ужас, и нежность, и страсть, и моление, но в ней нет именно того особого музыкального колорита, который был так дивно и так сжато передан графом Ал. Толстым в известном, и пока чуть ли не единственном, перле нашей символической поэзии: