А началось с ничего...

Сергей сдержанно улыбнулся; ну, допустим, второй помощник судового механика это еще не Магеллан, но он не гасит материнской радости. Пусть горит.

— А Надюха-то, посмотри, Надюха-то… Невеста скоро. В пионерский лагерь уехала где-то. Не те твои полмешка пшеницы, померла бы девка. — И шепотом: — Абросим-то мой… Сыскался. Вот уж воистину, как тележное колесо: слетело с оси, покружилось, покружилось да опять к телеге и прикатило. Сейчас я тебя цилонским чайком попотчую, Петро послал. Каких только государствов нету на земле… Торговали бы да торговали, чем воевать.

Агафья заварила чай, усадила чайник в конфорку самовара.

— Томленый вкуснее. Абросим почему доныне не являлся? Втемяшил себе, что не приму я его покалеченного. Контузило мужика, пулей щеку вырвало и зубов как не росло. Теперь ничего, оклемался. Теперь ничего. А сколько пережитков пережил человек?

Агафья, шумно отхлебывая из цветистой чашки коричневый чай, торопилась сообщить последние лебяжьевские новости, но Сергей уже и слушал и не слушал ее. Ему все больше и больше не давали покоя упомянутые мимоходом «те твои полмешка пшеницы». Какие полмешка? Какой пшеницы? И ворохнулась догадка: неужели…

— Тетя Агафья, о каком это полмешке пшеницы вы давеча заикнулись?

— А не знаю, — Колесиха посидела минутку с непривычно пустым ртом. — А!.. — И осеклась, сообразив, что о хорошо известном человек переспрашивать не будет, что она выболтала какую-то тайну. — Да ты о чем это, Сереженька-батюшка? Христос с тобой, богородица, не говаривала я ничего. Ослухался ты, ей-ей ослухался. Вероника-то, симпатия твоя школьная, замуж ведь выскочила, не терпится им, не ждется.

…Шел Сергей от Колесовых и все оглядывался.

«Так вон кто предупредил тогда папашу: лучший друг Петька. Так вот почему он не писал писем и уехал из Лебяжки: совесть выгнала. На полмешка зерна дружбу сменял. А если он ради сестренки на такое решился, тогда как судить? Как хочешь, так и суди».

Гиблое время — война.

Вечером, добавив по случаю сыновьего возвращения, отец дышал Сергею в лицо:

— Что я тебе говорил? Я что говорил тебе? П-помнишь? Кружал, кружал да к отцу-матери прибился. Чужой дядя на ноги не поставит. В армии, сын, дурак проживет, там командиры о тебе заботятся. Ты попробуй сам себе хозяином пожить.

— Денег на дорогу дадите мне?

— На какую дорогу? А-а. Поезжай, поезжай. Отломленный сучок обратно не приживешь, но и дерева из него не вырастет…

20

Поезд дальнего следования, и в вагоне пахло жильем. Пассажиры едут давно, одомашнились. В купе горел ночной свет, белели постели. Под столиком чьи-то мохнатые шлепанцы дремлют возле трубы, пригрелись.

Сергей толкнул под боковое сиденье чемоданчик, с каким футболисты на тренировки ходят, повесил шинель.

За окном медленно поплыли огоньки. Казалось, поезд стоит на месте, а Лебяжка тронулась. И только уж когда колеса заперестукивались на стрелке, Сергей ощутил, что нет, это он поехал. Куда? Куда глаза глядят. Союз большой, друзей много, билет в кармане. К Вовке Шрамму сперва заглянет.

Мигнул последний светофор, надвинулась и отступила небоскребистая громада элеватора. В элеваторе отец. Провожать не пошел. Как там в стишке, недавно читал:

Да, глаза у нас одинаковые,
А взгляды разные.

«Стоп, а не дурак ли я? Не дурак ли? Может, вернуться? О-о, вот бы торжествовал папаша!»

Сергей уперся лбом в холодное стекло, будто и на самом деле хотел взглянуть на себя через годы.

На черном экране неба шло немое кино. Чуть слышно стрекотала лента, мелькали кадры. В кадрах Сережка Демарев. В одной гимнастерочке без погон и с расстегнутым воротом, пилотку потерял, бежит рядом с поездом, огибая голые столбы, продираясь через придорожный кустарник.

— Держись, братишка, остановка скоро.

Они улыбнулись друг другу, и обоим малость полегчало.

На остановке шумно вошли четверо: женщина и трое мужчин. Протащились мимо Сергея до середины вагона и застопорили, растерянные и недовольные, будто хозяева вернулись домой, а дом полон квартирантов.

— Тут все занято, мальчики. Кондуктор, где мое место?

— На кладбище, — высказался, слова не просил, мужик в узбекском халате поверх всего. Халат полосатый, в ручищах набитая, черт знает чем, полосатая матрасовка. Как два арестанта в обнимку.

— Ты, сосиська, постереги-кось.

Он передал мешок легко одетому парню и зашнырил по вагону.

— Волокитесь сюда, вся купе свободна.

Пассажиры, шушукаясь, кому нижнюю, кому среднюю полку занимать, распределили места.

— Комфортабельно устроились. Вспрыснем?

— Не мешает.

Защелкали замки чемоданов, зашуршала бумага с закуской, стукнула о столик бутылка.

— У меня только пиво, мальчики.

— Пиво пить — одна надсада. Наливай моей.

Притихли. Четырежды пробулькала жидкость.

— Со знакомством.

Чокнулись. Глотают. Крякают.

— Ух, крепка, язва.

Женщина захлопала ладошкой по раскрытому рту, дыхание перехватило.

— Это что у вас за напиток? Самогонка?

— Чш-ш.

После второй заговорили. Сергей скоро уже различал по голосу, который Митька, который Ванька, кто где жил и куда едет.

— Я сперва-то в деревне родился, а потом в школу начал ходить…