А под ним я голая

– Я так больше не могу! – жаловалась я по телефону родителям. – Они не собираются повышать мне зарплату. Я даже зимние ботинки не могу купить. Хожу в позапрошлогодних.

– Ни копейки от нас не получишь, – отрезал папа. – Поняла? Ни копейки. Я в твои годы асфальт отбойным молотком долбил. А по ночам писал кандидатскую.

– Держись, – сказал слышавший наш разговор экспедитор Слава Сорока. – «Кто не пережил войну, любовь и нищету, тот не жил». Александр Сергеевич Пушкин.[6]

Сорока – это фамилия, но вполне могла быть и кличка – не Лисицей же его с таким клювом называть. Вечно взъерошенный, волосы темные, с блеском; черное пальто, полы как крылья летят, шея обмотана белым шарфом – сорока и есть, разве что серебро у господ не таскает. Иногда я просила слетать вместо меня в копи-центр или в «Диету» за хлебом, и он никогда не отказывал. А теперь он меня утешает.

– Все в порядке, – сказала я тогда Славе. – Писатель должен быть возле книги…

Впрочем, сказала я это не очень уверенно.

2.7

Мои служебные обязанности сводились к тому, что с утра до вечера я переписывала своими словами русские народные сказки из сборника Афанасьева, печатала платежки, вела клиентские карточки оптовиков, а в перерывах бегала за сигаретами для коммерческого директора.

Комдиректор издательства Корольков, в чьем непосредственном подчинении я находилась, курил исключительно «Парламент». В магазине «Диета» на Садовой-Триумфальной он стоил тридцать пять рублей. А в оптовой палатке на Даниловском рынке – двадцать четыре, то есть на одиннадцать рублей дешевле. В день у комдиректора уходила одна пачка, а если приезжали клиенты, то две. Иногда он брал еще пачку домой. Таким образом, моя прибавка к зарплате составляла от нуля до тридцати трех рублей в день.

К рабочему дню я готовилась с вечера. В правом кармане пуховика у меня была сделана специальная прорезь, которая вела дальше в подкладку. Туда помещалось три пачки. Поскольку пуховик был очень толстым, да еще и на три размера больше – мама в Салтыковке на рынке купила по случаю, – то получалось незаметно.

Когда Корольков посылал за сигаретами, я брала деньги, надевала пуховик с контрабандой, выходила на улицу и минут десять гуляла, держа пачку в руке – для того, чтобы она остыла, ибо в шкафу, где висела верхняя одежда, проходила труба с горячей водой, и все ужасно нагревалось.

После охлаждения товара я возвращалась в офис и как ни в чем не бывало выдавала сигареты из кармана.

Больше всего я боялась, что в теплую погоду сигареты не успеют остыть, и он все поймет.

Ужасно было и то, что я никак не могла постирать пуховик – куртка с такими карманами была у меня одна. Правда, в гардеробе висела еще песцовая шуба, подарок от бабушки ко дню совершеннолетия, но там вообще не было карманов, а стало быть, и возможности приработка. Короче, шуба не годилась.

Через два месяца постоянной носки воротник куртки из светло-желтого сделался… сделался… назовем это словом горчичный. Тогда я стала надевать поверх черный шерстяной платок – обматывала вокруг ворота и подворачивала внутрь бахрому.

Такой запеленатой матрешкой и проходила всю зиму.

1.4

Фамилия у Марины оптимистическая и жизнеутверждающая – как колокольчик над входом в магазин игрушек, где продают воздушные шарики, розовых пупсов и клоунов с гармошками, но никогда – скучные кубики и лото: Гамаза. Сплетение трех гласных, двух звонких и одного сонорного звука оповещало мир, и вовсе не ложно, о непоседливом и взбалмошном характере обладательницы. Друзья даже не произносили, а пели ее фамилию, как песенку про Буратино:

– Скажите – как его зовут?!

– Га!

Та-та-та-ти-та-та!

Ма!

Та-та-та-ти-та-та! – но тут уже чувствовалось, что одного слога не хватит, и фамилия пропевалась на итальянский манер.

– Зи!

Та-та-та-ти-та-та!

Но!

Та-та-та-ти-та-та!

И патетическое сфорцандо:

– Га! Ма! Зи! Но!!!

* * *

С Мариной Гамазой я познакомилась по объявлению. На стенде в вестибюле Дома культуры «Салют» белел тетрадный листок. Объявление состояло из пяти слов:

«Журнал «Голубые небеса» ищет гениев!» И номер телефона.

Единственным человеком, кто по нему позвонил, была я.

В какой области я считала себя гением, это другой вопрос. Наверное, в журналистике. Я страстно желала опубликовать статью про своего друга, замечательного фотографа Леню Лещинского. Ей-богу, он того заслуживал.

Но только не в таком СМИ. Издание оказалось рукописным, тиражом пять экземпляров, а выпускала, вернее, каллиграфическим почерком писала, а иногда и вышивала – ну да, прямо вот так, нитками, по тряпичным страницам, – словом, вела его Марина Гамаза. Содержание в основном составляли стихи, которые она время от времени сочиняла, начитавшись Ксении Некрасовой или Марии Петровых.