А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

Посланник остановился в прекрасном доме покойного Могаммед-хана-Замбор-Экчи-баши, великолепно приготовленном для приема, с баней и всевозможными удобствами. В главных комнатах были расставлены подносы с плодами, сластями и вареньями. В доме находилось несколько отдельных больших и малых помещений, и потребовалось немало времени, чтобы разместить всех членов посольства соответствующим образом. Мирза-Абул-Гусселя-хан, племянник министра иностранных дел, был назначен исправлять должность мехмандаря. В течение всего дня он находился в беспрерывном движении, следя за точным выполнением приказаний начальства. Посланнику был назначен почетный караул, состоящий из отряда фураган [6], в числе 80 человек, под командой Могаммед–Али–Султана; его брат Гади–Бей, начальник этого отряда, ежедневно поверял караул. Сверх того, для услуг его превосходительства было отряжено 15 шахских феррашей, которых разместили на переднем дворе, для того чтобы они отгоняли назойливых любопытных. Хан был помещен в посольстве вместе со мной, хотя его обязанности мехмандаря л прекратились с момента нашего въезда в Тегеран.

На следующий после приезда день посланник сделал свои первые официальные визиты; он начал с Мирзы–Абул–Гассан–хана, министра иностранных дел, одного из важнейших сановников государства, потом посетил и других крупных чиновников, по положению почти равных этому министру: Мирзу–Могаммед–Алл–хана, брата его Мотаммед–Бакер–хана и Махмуд–хана, капитала гвардии и обер–церемониймейстера; все было выполнено достодолжным образом; в тот же день его превосходительству было доставлено значительное количество плодов, варенья и сладостей.

Весь церемониал представления шаху был разработан с общего согласия и имел место в среду, в 8–в день месяца реджеба. Около полудня обер–церемониймейстер Махмудхан прибыл за посланником, чтобы сопровождать его во дворец; для большего почета при нем была свита из 8 нессекчиезов, 15 зарший и 11 феррашей; Грибоедов сел на лошадь из придворных конюшен, приведенную конюхом шаха. Пока процессия медленно тянулась но бесконечным базарам столицы, торговцы приветствовали посланника по-европейски, стоя и обнажив голову, и, когда он проезжал внутренние дворы, приближаясь к зеркальному залу, где шах восседая на троне во всем блеске своего величия, сановники его величества пребывали в почтительном благоговении. Я мог следовать за Грибоедовым только до ворот сада зеркального зала, откуда он и вышел спустя 50 минут. Я узнал, что он вручил шаху свои верительные грамоты и что церемония вызвала общее удовлетворение; однако некоторые шептались по поводу того, что Грибоедов слишком долго оставался перед его величеством сидя. Шах был в короне, и на нем были самые прекрасные его драгоценности; тяжесть их до того утомила его величество, что по окончании аудиенции он поспешил освободиться от этих блестящих знаков шахского величия.

По выходе из дворца Грибоедов изъявил желание посетить принца–губернатора, но это посещение пришлось отложить, потому что тот не имел еще разрешения принять посланника. Тогда Грибоедов приказал проводить его к Аммин–эд–Даулэ, которого считал, как я узнал впоследствии, первым министром государства и который оказывал ему внимание, достойное его звания. Свидание с министром иностранных дел состоялось только спустя два или три дня после официальных визитов. Все удивлялись тому, что Грибоедов не старался завязать отношений с Мирзой–Абдул–Вагабом (Моатемид–эд–Даулэ), одним из первых министров, всеми уважаемым за свою ученость и превосходные качества; по своему званию и власти он нисколько не уступал своему сопернику Аммину.

Принц-губернатор, желавший уклониться от чести принимать посланника, предложил, чтобы этот визит состоялся в один из тех дней, когда шах выедет из столицы; однако, в конце концов, он уступил упорным настояниям его превосходительства [7].