В начале весны, в 1828 году, незадолго до своего отъезда в Тегеран, Александр Сергеевич зашел ко мне... Тогда я уже был женат; он желал поздравить меня и жену мою с законным браком... [его не было в Петербурге, когда мы сыграли нашу свадьбу (Первая моя жена была Любовь Осиповна Дюрова (ученица кн. Шаховского), родная сестра известного артиста Николая Осиповича Дюра. Она так же, как и брат ее, была в свое время любимицей публики. Она скончалась в том же 1828 году. (Примеч. П. А. Каратыгина.)]. Мы с женою поздравляли его и с царскою милостью, и с блестящей карьерой (он тогда только что был назначен посланником и полномочным министром при персидском дворе). На наше радушное приветствие он отвечал как-то грустно, точно предчувствие щемило его вещее сердце. "Бог с ними, с этими почестями! — говорил он. — Мне бы только устроить и обеспечить мою старушку–матушку, а так я бы опять вернулся сюда... дайте мне мое свободное время, мое перо и чернильницу, больше мне ничего не надо"! <...> Потом, когда я собирался уходить, жена моя сказала ему: "Неужели, Александр Сергеевич, бог не приведет вам увидеть свою чудную комедию на нашей сцене?" Он грустно улыбнулся, взглянул на нее из-под очков и сказал ей: "А какая бы вы была славная Софья!" Грустно было на этот раз наше прощание с ним... Не прошло и году после нашей разлуки, как его не стало: он погиб в Тегеране 30 января 1829 года.
Наконец в августе 1825 года исполнилось мое пламенное желание: я увидел Крым и сделался поэтом...
Не хочу представить здесь подробный журнал моего путешествия, не стану описывать местоположений, я уже изобразил их в моей "Тавриде"; но я передам только сильные впечатления и что побудило меня писать. Многим обязан я Грибоедову; я уже видел часть Южного берега, не находя себе отголоска в равнодушных людях, меня окружавших, когда я познакомился с ним в Симферополе
[1]. Мы поехали вместе на Чатырдаг. Я стоял в облаках и, взглянув на землю, был ближе к небу, нежели к ней; невольный восторг овладел мною, я был вне себя; Грибоедов меня понял, – и мы сошлись.<...>
Я расстался с Грибоедовым и поехал в Феодосию.<...>
В Бахчисарае я опять свиделся с Грибоедовым; после очаровательной прогулки в Чуфут–Кале [2] я долго беседовал с ним ночью; луна делает нас откровенными; я открыл ему мою страсть к поэзии и прочел "Днепр" и "Чатырдаг". Он обрадовался моей склонности: "Продолжайте, — сказал он, — но, ради бога, не переводите, а творите!" Я сказал ему мое намерение написать поэму "Владимир". "Я думал сделать из сего трагедию, когда посетил Корсунь, — отвечал он, — и сия мысль во мне сохранилась". Мы снова расстались<...>
В последний раз я увидел Грибоедова и открылся ему. Он одобрил мой замысел (поэмы "Потоп"), хотя и грозил его огромностью. <...>
В Яссах <...> все мысли и способности мои занимало одно творение — "Михаил Тверской". Трагедия сия, зачатая духом еще под Шумлою, обдумываемая в течение нескольких месяцев, наконец, по получении летописей была начата мною в феврале.
Не знаю, изменится ли в будущем мое мнение насчет сей трагедии, но теперь я доволен ее ходом и характерами; она только требует некоторых перемен в слоге, ибо я часто был прерываем в самые лучшие минуты вдохновений! Сия трагедия есть только половина двулогии: "Тверские в Орде", которой дополнением будет "Георгий Московский", и только первая часть обширной драмы, заключающей в себе все трагические черты летописей наших и составленной из непрерывной цепи многих трагедий; все те из них, которые издали уже представляются моим взорам, – как будто бы сей исполинский и в полном смысле отечественный замысел был уже совершен: "Святополк", "Василько", сцены из столетней вражды Ольговичей с Мономахами, "Андрей Боголюбский", "Сеча на Калке", "Федор Рязанский", если он не кончен бессмертным и несчастным Грибоедовым, он мне рассказал его план в Крыму [3], равно как и другой трагедии, из которой помню лишь сцену между половцами [4], позабыл ее название. О, если б я мог предвидеть, что мне суждено будет впоследствии только одну минуту его видеть, когда он ехал вестником мира Персии, то с какой бы жадностью удержал я стихи его! Надеюсь, однако, что они собраны!..
В 1825 году, в ноябре, мы возвратились из похода в горы. Отряд был расквартирован по казачьим станицам как для отдыха, так и для того, чтобы исправить амуницию, слишком пострадавшую от довольно продолжительного движения в горах. Главная квартира учреждена была Гребенского полка в станице Червленной.