А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 1

— Да зачем вам, господа? — нараспев произнесла Аделаида, — право, мне совестно, — прибавила она. Но просьба усилилась — Аделаида согласилась.

Нашелся охотник декламировать; начал читать вслух с декламацией. Другие слушали, восхищались. Но что он читал, я передать не в состоянии, и к тому же это тайна альбома Аделаиды; а знаю только то, что в этом послании каждый стих Пушкина до того был лучезарен, что казалось, брильянты сыпались по золоту, и каждый привет так ярок и ценен, как дивное ожерелье, нанизанное самою Харитою в угоду красавицы; описание же красоты Аделаиды до того было пленительно, что все красавицы Байрона не годились ей и в горничные: словом, трудно было произвесть что-нибудь блистательнее.

Господин с оловянными глазами прослушал послание со вниманием, задумался, нахмурил брови, оттянул губу и милостиво заметил, что Пушкин отроду не писал лучше этого, да вряд ли и напишет, прибавил авторитет; а притом, продолжал он, мне приятно заверить вас, что вы отлично читаете, в вас что-то есть катенинское: я это дело, могу сказать, понимаю: именно отлично прочли, а это много значит.

При слове много, сказанном с выдержкою и ударением, многие согласились с мнением авторитета; но Аделаида Александровна возразила.

— Я совершенно согласна, — сказала она, — что Иван Иванович читает отлично; но и самые стихи Пушкина, сколько я понимаю, превосходны.

— Я и не спорю, — заметил авторитет, — стихи весьма и весьма недурны; а главное, я вам скажу, — продолжал он, — что самое замечательное в этом гимне, так это то, что в нем все правда, — все, все, все, все, до последнего слова: c'est la plus verité, ce qu'on dit⁹, — и при этом оловянные глаза авторитета умильно взглянули на Аделаиду, а все общество несвязным гулом поддержало его мнение.

Аделаида отвечала оловянным глазам только улыбкою; но этой улыбкою как бы высказывалось: «К чему все эти фразы и на что они мне?»

— Mais, mon Dieu, madame, ce'nest pas vous dire un compliment¹⁰; но что правда, то правда: это вот так вас и видишь, — произнес авторитет.

— Верю, верю, — бегло проговорила Аделаида.

А Андрей Андреевич, во все продолжение приветствия авторитета, забегал в глаза Аделаиде. Этот поклонник-прислужник все что-то хотел сказать ей, и уже не один раз шевелились уста, но не разрешались словом; однако наконец он решился и почти сквозь слезы начал просить позволения списать стихи: сейчас, говорит, спишу, в одну минуту спишу-с, уверяю вас, au nom du cie!¹¹ позвольте, Аделаида Александровна, ей-Богу позвольте.

— Вздор, не стоит, — отвечала Аделаида.

И поплелся мой Андрей Андреевич от козетки, как индюшка, облитая шаловливым ребенком.

Другие еще петушились и говорили свое. Они утверждали: чем все это списывать да переписывать лучше всего сейчас же отправить к Гречу и просить напечатать.

При этом заключении некоторые из утренних посетителей Аделаиды начали разъезжаться. Одним Аделаида кричала вслед: «До свидания»; другим: «Merci»; а иных, как, по ее мнению, обязанных бывать у нее, пропускала без внимания; крепостные же двора ее медлили отъездом, и между последними какой-то господин в очках при слове: «просить Греча», заметил Аделаиде: тут просить нечего, только позвольте, так вы обяжете Греча, он рад будет, я его знаю, он мой приятель.

— Да к чему же делать это известным? — лукаво заметила Аделаида.

— Как к чему? — Возразил приятель Греча, — ваша известность придаст новую славу венцу поэта.

Это замечание как будто соблазнило Аделаиду.

— Ну пожалуй, — произнесла она в рассеянии.

— Вот и прекрасно, — произнес господин в очках, — а между тем, — прибавил он, — позвольте-ка мне прежде пересмотреть их самому: мне кажется, что в этих стихах, в одном слове ударение не совсем верно; это бывает с Пушкиным.

— О, какой вы пюрист, — заметила Аделаида.

— Это необходимо, — сказал пюрист, — впрочем, Греч все поправит: он не раз поправлял стихи Пушкина.

— Да, и очень, — заметил авторитет с важностью. При этом слове господин в очках взял альбом и начал перебирать его.

— Однако вы не вздумайте увезти альбом сегодня: сегодня я не дам, а завтра пожалуй, — проговорила Аделаида.

— О нет, — отвечал пюрист, — я только хочу кой-что проверить.

Но между тем как он проверял стихи, какой-то господин, имеющий притязание на ловкость и успех в свете, над которым, как мы знаем, Аделаида негостеприимно трунила в это утро, заглянул в альбом ее, что-то там заметил, злобно улыбнулся и исчез, не прощаясь. Аделаида не обратила на это внимания, продолжала любезничать, рассыпаясь в похвалах Пушкину. Авторитет и другие поклонники поддержали ее мнение, уступая, разумеется, ей, как царице салона, первенство разговора; как вдруг, среди этой полутишины, раздался возглас приятеля Греча: Боже, что это!

Этот возглас обратил общее внимание.

— Что с вами? — сказала Аделаида, — что вы там нашли такое? — повторила она с недоумением, — подайте альбом!

— Ничего-с, ничего-с, право, ничего, — отвечал взволнованный пюрист, не трогаясь с места; но даже и очки не могли скрыть его волнения.

— Подайте, говорю вам!