А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 2

<Киселев>;: — Да, я был в Царском только один раз и лишь это и видел. Я был слишком беден, чтобы нанять экипаж, и пришел туда пешком с Пушкиным, который такой же безумный «Capitaine d’infanterie», как и я. Не знаю, читали ли вы когда-нибудь «Les historiettes galantes» de Tallemmant des Réaux?¹³

<Смирнова>;: — Конечно, и они доставили мне много удовольствия, особенно «Ответы г. Космю», и я знаю «L’histoire du capitaine d’infanterie».¹⁴ Именно Пушкин мне указал на них, так же как на сочинения Ривароля, Шамфора и «Сказки» Вольтера[402

].

<Киселев>;: — Я тогда вместе с Пушкиным совершил продолжительную прогулку вокруг озера, а потом мы прошли мимо комнат, где вы жили, в первом этаже, и Пушкин сказал мне: «Здесь я проводил самые приятные вечера у «фрейлинки Россет», как ее называли придворные лакеи. Сперва мы с женой катались на парных дрожках, которые называли ботиками, я сидел на перекладине и пел им песню, божусь тебе — не моего сочинения:

Царь наш — немец русский…

Царствует он где же?

Всякий день в манеже.

Школы все казармы,

Судьи все жандармы,

А Закревский — баба,

Управляет в Або,

А другая баба

Начальником штаба[403

].

И эти стихи не мои:

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена[404

].

<Киселев>;: — Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия?

<Смирнова>;: — Кисс, Пушкин жил тогда в доме Китаева, придворного камер-фурьера. В столовой красный диван, обитый бархатом, два кресла и шесть стульев, овальный стол и ломберный накрывали для обеда. Хотя летом у нас был придворный обед довольно хороший, мы обедали все вместе, это уж были новые порядки Волконского, министра двора <…>; но я любила обедать у Пушкина. Обед составляли щи или зеленый суп с крутыми яйцами (я велю сделать вам завтра этот суп), рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем, а на десерт — варенье с белым крыжовником.

<Смирнова>;: — Представьте себе, Киселев, что блины бывают гречневые, потом с начинкой из рубленых яиц, потом крупичатые блины со снетками, потом крупичатые розовые

<Киселев>;: — Об розовых я и понятия не имею. Как их делают розовыми?

<Смирнова>;: — Со свеклой. Пушкин съедал их 30 штук, после каждого блина выпивал глоток воды и не испытывал ни малейшей тяжести в желудке.

<Смирнова>;: <…> Государь цензуровал «Графа Нулина». У Пушкина сказано «урыльник». Государь вычеркнул и написал — будильник. Это восхитило Пушкина: «C’est la remarque de gentilhomme¹⁵*. А где нам до будильника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой».

— Государь тоже цензуровал последние главы «Онегина»?

— Все это не при мне писано. Я очень удивилась, когда раз вечером мне принесли пакет от государя, он хотел знать мое мнение о его заметках. Конечно, я была того же мнения и сохранила пакет. Il y a cette magnifique paraphe¹⁶ и в его почерке виден весь человек, т. е. повелитель[405

].

<Смирнова>;: <…> Я была почти всегда окружена мужчинами — Жуковский, Вяземский, Пушкин, Плетнев, некоторые иностранцы — и могу вас уверить, что никогда не слышала от кого-нибудь из них двусмысленного слова.

<Диалог А. О. Смирновой и И. Д. Киселева>;

<Смирнова>;: <…> Вот еще пример, который мне стыдно рассказывать теперь, когда я понимаю неприличие того, что я тогда выпалила. Говорили о горах в Швейцарии, и я сказала: «Никто не всходил на Mont-Rose». Я не знаю, как мне пришло в голову сказать, что я вулкан под ледяным покровом, и, торопясь, клянусь, не понимая, что говорю, я сказала: «Я, как Mont-Rose, на которую никто не всходил». Тут раздался безумный смех, я глупо спросила, отчего все рассмеялись. Madame Карамзина погрозила Пушкину пальцем. Три Тизенгаузен были там и, как я, не понимали, конечно, в чем дело.

<Киселев>;: — Но это жестоко со стороны Пушкина смеяться над наивностью девушки. Вы покраснели, рассказывая мне это, я так люблю ваше очаровательное целомудрие. <…>;

<Киселев>;: — Какой я дурак был, жил медведем в этом гадком Питере, я бы вас там встретил и не оскотинился в Париже.

<Смирнова>;: — Вот и вы, мой милейший, все делаете некстати, как я.

<Киселев>;: — Да что уж про меня говорить, я просто дрянь, хуже Платонова; а Смирнов часто там бывал?

<Смирнова>;: — Всякий день, там он сделал предложение. Мне так было тяжело решиться, что я просила Катерину Андреевну передать ему, чтоб он просто спросил, да или нет. Он спросил: «Да?» Я долго молчала, обретаясь в страхе и конфузе, и по несчастью сказала «Да», а в сердце было «Нет».

<Киселев>;: — Какой счастливец мой добрый Смирнов, какое сокровище ему досталось; я рад для него, но опасаюсь для вас.

<Смирнова>;: — Пушкин мне сказал: «Quelles folies vous faites, je 1’aime beaucoup, mais il ne saura jamais vous créer une position dans le monde, il n’en a aucune et n’en aura jamais aucune»¹⁷[406