– Ну что вы, сударь, право… – пробормотал старший, жеманясь, как перезрелая красотка перед гусаром, но деньги взял без особого промедления и даже отдал честь. – Значит, все обошлось? Вот и прекрасно, желаю здравствовать…
Оба подтянулись, кивнули Пушкину и с нешуточным облегчением направились прочь, в сторону города – у Пушкина осталось впечатление, что оба с превеликой охотой припустили бы бегом, лишь бы оказаться подальше отсюда.
– Прохвосты, – сердито сказал барон. – Как мне удалось их сюда загнать, сам не пойму, но внутрь они отказались входить… Все они тут знают, что к чему, и боятся…
– Мне, честное слово, трудно их осуждать… – сказал Пушкин. – Чем вы в нее бросались?
– Надежное средство, – сказал барон. – Сушеный «монаший капюшон», смешанный с побегами чеснока и корнем солодки. Любая ведьма моментально оборачивается черной кошкой или кем ей там сподручнее и улепетывает со всех ног. На деле проверено, своими глазами видел…
– Но ведь она ни во что не превратилась? – спросил Пушкин не без ехидства.
– Да вроде бы…
– Значит, она не ведьма?
– Да кто ее знает, – упрямо сказал барон. – Может, у них, в Италии, «монаший капюшон» не действует, и другие травы нужны…
– Вздор, – сказал Пушкин. – Никакая она не ведьма и уж, безусловно, не вампир – когда это вампиры появлялись при солнечном свете? И наконец, она меня форменным образом спасла, вытащила из этого логова…
– Серьезно?
– Да уж поверьте, Алоизиус, все так и обстояло… Вы что, сразу поспешили за мной следом?
Барон остановился посреди дороги и вытаращил на него глаза:
–
– Подождите, – сказал Пушкин. – Какая еще ночь? Я пробыл у князя от силы пару часов…
– Ерунда, – сказал барон. – Вас не было добрые сутки… Клянусь рыцарской честью предков.
Пушкин посмотрел на солнце:
– Постойте-постойте… Что же, сейчас не вечер, а раннее утро?
– Вот именно, – сказал барон. – А я вам что растолковываю? Вы на сутки запропастились…
– А мне казалось, прошла пара часов…
– Что там было? – жадно спросил барон.
– Ничего особенного, пожалуй, – подумав, ответил Пушкин. – Меня старательно пытались запугать, вымогая бумаги и кольцо… И это, признаться, было впечатляюще. Но все же они не причинили мне никакого вреда, а это внушает надежды на победу. Не так они сильны, как пытаются представить. К тому же у нас есть союзник во вражьем стане…
– Эта красотка?
– Именно, – сказал Пушкин. – И нынче вечером нам предстоит поработать…
Глава седьмая
Маскарад по-флорентийски
– Черт знает что, – ворчал барон, оглядывая свой наряд. – Кружев столько, что это не на мужской наряд походит, а на одеяние одного из тех молодчиков, что вместо естественного и восхитительного общения с дамами занимаются черт-те чем… Между собой, друг с другом, ну, вы поняли, о ком я…
Он, фыркая, потеребил огромный кружевной воротник, гофрированным кольцом торчавший вокруг шеи, на добрых пару ладоней шириной, а потом неодобрительно принялся озирать столь же пышные кружевные манжеты.
– И панталоны дурацкие, – ворчал он сварливо, постукивая тростью о пол кареты. – Как у этого… который в балете пляшет, не помню, как называется балетный мужского рода…
– Успокойтесь, барон, – весело сказал Пушкин. – Это доподлинный наряд знатного дворянина времен Шекспира. Право слово, так и обстоит…
– Серьезно?
– Честное слово.
– Хороши ж они хаживали во времена Шекспира…
– Не переживайте, – сказал Пушкин. – В таком наряде согласно всеобщей моде хаживали и великие полководцы вроде маршала Бирона, и мореплаватели вроде сэра Френсиса Дрейка… Такая уж в те времена стояла мода на дворе.
– Ну, если маршал Бирон… – пробурчал Алоизиус. – А вот вы у нас кто? Сколько ни приглядываюсь, не могу сообразить. Турок, что ли?
– Я? – спросил Пушкин, озирая свои перевитые ремнями голени, узкие черные штаны и яркий жилет при белой рубашке с пышными рукавами. – Полагаю, я – греческий разбойник. По крайней мере, именно так именовался этот костюм в Петербурге, в тех лавках, где их дают на время для маскарадов…
– Ага! То-то вы и свои пистолеты открыто заткнули за пояс?
– Вот именно, – сказал Пушкин. – Греческий разбойник просто обязан ходить с парой пистолетов за поясом, не правда ли? Никто и не заподозрит, что это не бутафория…
Он промолчал о том, что сегодня вечером зашел к ювелиру на делла Флавиа, и тот, поначалу ворчавший насчет капризов «золотой молодежи», потом все же, прельщенный солидной платой, взялся за работу и в полчаса превратил принесенную Пушкиным серебряную ложку в две полновесных пистолетных пули. Нелишняя предосторожность, когда имеешь дело с существами, которых обычная пуля может и не взять…
– А вот ваша трость, Алоизиус, плохо сочетается с нарядом времен королевы Елизаветы, – сказал он без особого укора.