А. Смолин, ведьмак. Цикл (СИ)

— Редкая проницательность, — не без сарказма ответил я.

— Но-но, — помахала вилкой она. — Не зарывайся. Я все-таки заместитель начальника отдела.

Вот любит она «включать» руководителя. Это все знают, за ее спиной над этим смеются, но при этом без особой нужды особо ее все-таки не подкалывают. Навредить она сама не может, руки коротки, но зато может в нужный момент напеть что-то Чиненковой. А вот та, будучи непосредственно начальником отдела по работе с персоналом, жизнь способна испортить будь здоров как. Например, доколебаться до какой-нибудь ерунды, как пьяный до кочерги, и штрафануть тебя процентов на десять от зарплаты. Бывали уже такие прецеденты.

Я все это знал, но горечь утраты и чувство голода были сильнее инстинкта самосохранения.

— Плохо работаете, товарищ начальник, — обвинительно произнес я. — Развели, понимаешь… Продукты в холодильнике оставить нельзя, им сразу ноги приделывают. Раз вас поставили за персоналом бдить, так бдите.

— Разговорчивый ты какой стал, Смолин, — Романова сузила глаза. — Расслабился после того, как Севастьянов приболел? Ты особо не разгуливайся, он сейчас здоровье поправит маленько, и снова за тебя возьмется.

Вот вроде красивая девчонка — глаза голубые, губы пухлые, грудь наличествует. А никто за ней даже спьяну не ухлестывает, хоть она и дает понять на «корпоратах» то одному, то другому из ребят, что не против этого. И мне на двадцатилетии банка тоже глазки строила. Все-таки характер — он накладывает свой отпечаток на внешность человека. Ауру некую.

— Боюсь-боюсь, — буркнул я, закрывая дверь холодильника. — Прямо вот до дрожи в коленях.

Романова что-то хотела мне сказать, но не успела — зазвонил ее телефон. Она погрозила мне пальцем, поднесла аппарат к уху и вышла из помещения. Слышимость по мобильникам здесь была никакая, это знали все.

Не будь я зол как собака, скорее всего я бы не сделал то, что сделал. То есть — не достал бы пузырек и не бросил один кристалл на кусочек сыра. Сыр этот был вроде брынзы, белым, потому кристалл слился с его цветовой гаммой превосходно, в один миг.

Тут как раз вернулась и Романова.

— Гребаный подвал, — сообщила мне она, присаживаясь к столу и кладя на него свой «айфон». — Терпеть его не могу.

— Питайся в кабинете, — посоветовал ей я. — Так сказать — вам везде.

— Смолин, мне правда уже интересно стало, с чего ты так осмелел? — Романова подцепила вилкой тот самый кусочек сыра. — Раньше тише воды был, а тут прямо как прорвало тебя. Не просветишь меня? По-дружески, как коллега коллегу?

И она отправила еду в рот.

Вот интересно, мне когда заветное слово говорить надо? Когда пища в желудок упадет или раньше?

Романова жевала, с неподдельным интересом глядя на меня. Она мне сейчас напоминала работника НКВД из псевдоисторических телесериалов. В них эти бравые ребята тоже сначала добродушно говорили с будущими «врагами народа», кушали или курили папироску, а после добросовестно били их ногами и табуретами. Уж не знаю, сколько в этом правды, но выглядело все именно так.

Тем временем, моя собеседница наконец прожевала пищу и с отвращением посмотрела на то, что осталось в тарелке.

— Невкусно? — утвердительно произнес я.

— Гадость редкая, — подтвердила Романова. — Но надо. Мне диетолог это посоветовала. Я в августе на море собираюсь, надо в форму себя привести.

— Море — это хорошо, — мне оставалось только вздохнуть. — Пальмы, волны и фрукты. Завидую.

— А тебе это только и остается, Смолин, — злорадно сообщила мне Романова. — Отпуска летом тебе не видать, я уж позабочусь. Потому что нечего выпендриваться. Думай, с кем и о чем говоришь.

— Сингулярность, — негромко, но отчетливо произнес я.

Самое забавное, что я и впрямь сейчас был готов ее того… Этого самого. Чтобы ей потом тошно было хоть ненадолго, в аккурат до того момента, пока память не сотрется.

Романова икнула, глядя на меня. Ее зрачки, прямо как в кино, сначала сузились, а потом расшились, фокусируясь, как фотокамера в телефоне.

— Смолин, — грудным голосом, совершенно не похожим на ее обычный, проворковала она. — Сюда иди.

Вот в этот момент я и понял, какую неимоверную глупость я совершил. Эксперимент, эксперимент. А делать-то теперь чего? Не ставить же ее в самом деле враскорячку к стене? Шутить можно сколько угодно, а сделать это здесь и сейчас — даже не бред. Это по-другому называется. Кончились шутки, короче.

— Свет, ты чего? — спросил у нее я, сам не знаю, зачем. И так ведь понятно «чего».

Романова с силой дернула ворот своей синей блузки, пуговицы застучали по полу, и я увидел вполне себе симпатичный кружевной бюстгальтер фиолетового цвета.

— Сюда иди, — потребовала она и рывком поднялась со стула.

Лицо ее покраснело, она тяжело дышала, на лбу выступила испарина.

— Эк тебя забирает, — пробормотал я, отступая к двери.

Она сделала два шага и приперла меня к холодильнику. Ее холодная ладонь легла на мою щеку.

— Саша, — выдохнула она, обдав меня пряным соусным запахом. — Я давно этого хотела.

Мне в голову пришел нелепейший вопрос — хотела именно со мной или хотела вообще? В случае с Романовой второй ответ более правдоподобен.