А собаку я возьму себе

Гарсон моментально освоился. Он с аппетитом уплетал свою цветную капусту, запивая ее вином, и, когда на экране появилась спортивная информация и все на некоторое время умолкли, он тоже зачарованно любовался голами и финтами футболистов. Более того, вскоре он стал обмениваться комментариями с сидящим рядом с ним здоровяком, и они пришли к единому мнению, что тренер одной из команд – «просто бандит». Я искренне восхищалась его способностью так естественно вписаться в окружающую среду.

Мы выпили хорошего кофе за столом, усеянным хлебными крошками и скомканными бумажными салфетками. Только вполне утолив голод, Гарсон поднялся со своего места и стал расхаживать по помещению и расспрашивать посетителей, что им известно о происшедшем в районе нападении. Никаких результатов это не дало. Затем он пошел звонить в лабораторию дактилоскопии. И вернулся с непроницаемым лицом, по которому ничего нельзя было угадать.

– Черт бы его побрал! – произнес он сквозь зубы.

– В чем дело?

– Этого типа нет в картотеке.

– Вы почему-то представляли себе все чересчур просто. Кстати, отчего мы без колебаний причислили его к преступникам? На данный момент он всего лишь жертва.

– Меня бы крайне удивило, если бы он оказался чистеньким.

– Возможно, это преступник, еще не попавший в картотеку.

– Да почти все такого рода подонки попадают туда с младенческих лет.

Мы вышли из бара и направились в сторону дома номер шестьдесят пять по улице Льобрегос. Примерно там было обнаружено тело пострадавшего. Первый осмотр не дал ничего интересного: подъезды, ведущие в квартиры, мастерская по ремонту обуви и чуть поодаль – погребок, где торговали вином в розлив. Все жильцы дома были информированы о страшной находке, однако согласно их заявлениям, сделанным сотрудникам городской гвардии, никто из них не знал потерпевшего.

– Если бы он жил здесь, кто-нибудь его бы узнал, у нас в районе все друг друга знают, по крайней мере в лицо.

Несмотря на это, мы решили на всякий случай снова опросить местных жителей. Как только мы начинали звонить в квартиры нижних этажей, выяснялось, что дальше нам подниматься незачем: женщины сами распахивали двери, выходили на лестничные площадки, а иногда спускались вниз, чтобы поговорить и помочь нам. Многие были одеты в домашние халаты, носили разного фасона фартуки. Они были возбуждены и не скрывали своего любопытства, но в то же время были обеспокоены тем, что в их тихом квартале стали происходить подобные вещи. О своей социальной принадлежности они говорили с гордостью:

– Мы тут все живем своим трудом. У нас здесь сроду не случалось преступлений, и теперь нам только не хватало, чтобы вся эта нечисть хлынула сюда и устраивала разборки на наших улицах.

Было совершенно ясно: если бы кто-нибудь из них располагал какими-то сведениями о пострадавшем, он ими охотно бы поделился. Однако, коль скоро мы начали опрос, следовало довести его до конца, и потому мы болтались по этой треклятой улице еще три дня. Результатов – никаких. Никто не знал потерпевшего, никто не слышал ничего необычного в ночь на 17 октября. Вероятность того, что его избили в другом месте и потом привезли сюда, с каждым разом увеличивалась. Почему именно сюда? Вокруг этой загадки не требовалось выстраивать слишком много гипотез. Речь шла о малолюдном и плохо освещаемом по ночам месте, и этого было достаточно, чтобы избрать именно его.

Только через три дня мы осознали, что упустили время, а ведь именно первые три дня обычно считаются решающими для раскрытия любого преступления. В эти дни, которые следовало ценить на вес золота, мы также посещали больницу в Валье-Эброне в надежде, что состояние больного изменилось или что кто-то его посетил. Но, увы, наш спящий красавец по-прежнему лежал недвижим, и никто им не интересовался. Грустная история. Когда человек на протяжении жизни постепенно теряет всех своих родственников, это еще как-то понятно, но не иметь ни единого знакомого, кого беспокоит твоя судьба, совсем паршиво.

Обычно мы отправлялись к нему под вечер. Несмотря на то что избили его совсем недавно, кровоподтеки на лице уже начали рассасываться, черты становились более четкими. Проступало в нем что-то подлое, грязное, возможно, следы собственных его пороков – это был своего рода убогий портрет Дориана Грея. Гарсон глядел в окно, дружески беседовал со стариками – соседями по палате, а иногда спускался в кафе. Я же не сводила глаз с незнакомца, он меня будто приворожил.

– Скоро вы в него влюбитесь, – сказал однажды младший инспектор.

– Тогда, наверное, я стану единственным человеком, кто его любил.

Гарсон резко повел плечами:

– Не пытайтесь меня разжалобить.

– Как это возможно, что его никто не хватился?

– Множество людей покидают сей мир, и никто этого не замечает: старики, чьи разложившиеся тела полиция обнаруживает через два месяца после того, как они преставились в своей постели; нищие, умирающие у входа в метро; свихнувшиеся старухи, годами находящиеся в социальных психиатрических лечебницах, потому что родственники не хотят их забрать к себе… Да что я вам рассказываю!