А ты гори, звезда

Вот у Дубровинского взято, например — бог мой! — сто двадцать четыре свеженьких экземпляра воззваний от «Рабочего союза», отпечатанных на мимеографе, тридцать шесть экземпляров «Вопросных пунктов по положению рабочих в Москве», книги Маркса, Плеханова и еще целая кипа подобной же литературы. У Розанова найдены Маркс, Каутский и Клара Цеткин. Так и у всех других: у Никитина, его любовницы Семеновой, у Волынского, Машина… А в Курске у мещанина Мухина прихлопнули и тот самый мимеограф, на котором печатались все эти воззвания и прокламации и за которым немало погонялись из города в город «летучие филеры» Евстратия Павловича. Ну, право, молодчина! Куда только не повозили «марксята» ящик с печатными принадлежностями: и в Орел, и в Калугу, и в имение Минятовых!.. А не уплыл он таки из-под бдительного ока Евстратия. Братец ссыльного Владимира Ульянова, Дмитрий, естественно, следует по проторенной семейной дорожке…

Словом, генерал Шрамм получит прекрасный исходный материал для производства дальнейшего дознания. А уж там сумеют его следователи добиться необходимых признаний от самих обвиняемых — это, слава богу, охранного отделения не касается. Ему, Зубатову, есть лишь резон побеседовать кое с кем из арестованных прежде, чем приступят к их допросу чины из управления генерала Шрамма.

Он вынул другую папку, помеченную так же — «Рабочий союз», но не подлежащую передаче в жандармское управление. Охранное отделение имеет свои собственные секреты, которые не могут быть открыты решительно никому. Сила охранного отделения и зиждется прежде всего на соблюдении строгой тайны. Пожалуйста, генерал-лейтенант Шрамм, получайте арестованных, получайте вещественные доказательства их вины, а вот способы и пути, посредством которых подобрались мы к «Рабочему союзу», — это оставьте знать только нам!

В папке лежало несколько десятков листов отличной ватманской бумаги, на которой очень прилежно было вычерчено подобие диаграмм. Концентрические круги, похожие на паутину, и тонкие разноцветные линии, пересекающие эти круги в различных направлениях. Линии либо под углами соединялись между собой, образуя «узелки», либо так и уходили за границу последнего большого круга в неопределенность. Где линии соединялись, стояли фамилии, даты, еще какие-то условные значки. На полях листа к ним пояснения.

Зубатов водил пальцем по диаграммам, иногда делал простым карандашом близ «узелков» легчайшие пометки. Все нравилось, все отвечало задуманному. Из причастных к «Рабочему союзу» лиц взято под стражу ровно столько, сколько необходимо, чтобы нанести ему тягчайший удар. И в то же время оставлено на свободе определенное количество «марксят», так сказать, «для разводки».

Глупо, предельно глупо предполагать, что, ликвидировав начисто какой-нибудь такой «союз», тем самым уничтожаешь и причины, ведущие к возникновению революционных организаций. Увы, причины пока остаются. Следовательно, и революционные организации будут неизбежно возникать. Так уж лучше, чтобы они появлялись на этой самой «разводке», досконально известной охранному отделению, чем на пустом месте, которое потом отчаянным трудом надо открывать заново. Евстратий, например, считает, хотя напрямую об этом и не говорит, что и прямо помочь бы революционерам иногда не худо. Не станет их — и ловить будет некого. И награды и повышения не за что получать. Это сермяжная правда. Но, боже, как тонко такая мысль должна осуществляться!

Зубатов разглядывал диаграммы. Вот в центре паутины «узелок». Сколько от него тянется нитей во все стороны! Как причудливо они скрещиваются, переплетаются. Это десятки и десятки людей, чьи судьбы так вот взаимно переплетены, хотя они об этом и не догадываются. «Узелок» в центре круга… Никому не известно настоящее имя этого человека и как он выглядит по внешности. Никому, кроме него самого, Зубатова, да Евстратия Павловича. Даже для всех других сотрудников охранного отделения, для директора департамента полиции, для министра внутренних дел это тайна, святая святых. Это миф под кличкой «Мамочка». Ну, а для некоторых «марксят» — милая, умная женщина.

Не постучавшись, вошел Евстратий Павлович Медников. Упитанный, со втянутой в плечи головой и сильно выпяченной грудью. Полное лицо его поблескивало, сияло здоровьем, внутренним довольством. И русые волосы, курчавая бородка и небольшие усики — все было свежее, расчесанное с бриолином. Почтительно и в то же время очень дружески он поздоровался с Зубатовым. Без приглашения опустился в кресло.

— Сказывали, искал ты меня, Сергей Васильевич, кликал. А я все в делах, — вздохнул с некоторой грустью в голосе. А скорее с хитринкой, в расчете тут же получить приятный для себя ответ.

Зубатов видел его насквозь. И говорил именно то, чего ожидал Медников. Тем, кто тебе очень полезен, очень нужен, следует всегда говорить поначалу добрые, ласковые слова. А упреки, если есть, так потом уже. Может быть, с намека и сам догадается. Евстратка, конечно, догадается.