Читаем А у нас во дворе полностью

А у нас во дворе

Лариса Емельяновна Миллер , Лариса Миллер

Приходит Верочка-Верушка,Чудная мамина подружка.Она несет большой букет.(Сегодня маме тридцать лет.)Несет большой букет сирени,А он подобен белой пене,Такая пышная сирень.Я с белым бантом набекреньБегу… Гори, гори, не гасни,Тот миг… И розочку на маслеПытаюсь сделать для гостей…Из тех пределов нет вестей,Из тех времен, где дед мой мудрыйПоет и сахарную пудруНеспешно сыплет на пирог.И сор цветочный на порогЛетит. И грудой белой пеныСирень загородила стены.

Как я была богата. У меня были бабушка, дедушка. Сегодня есть отчим, которого я называю папой уже тридцать лет. Сегодня он больно ранен маминой смертью. Сегодня он одинок и растерян. Сегодня он спасается хлопотами по раздаче старых вещей. Сегодня он покупает продукты, волнуется за моих детей, занимается географией с моим старшим сыном и ждет нас в гости. Сегодня он единственный человек, которому я могу позвонить в черную минуту и сказать: «Папа, я не могу привыкнуть, что мамы нет, не могу смириться…»

«Ну что делать, деточка, — говорит он мне, плача. — Ну что делать? Я буду помогать тебе чем могу. Все сделаю, но я не могу вернуть тебе маму». Живи долго, папа. Живи долго.

Май 1983 г.

* * *А за окном твоей палатыСлучались дивные закаты,Стояло дерево без кроны,Летали галки и вороны.Начало марта, хмарь, ненастье,И ты мне говорила: «СчастьеСмотреть в окно на стаю эту».Вот счастье есть, а мамы нету.* * *МамеЯ не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,Я то и дело к тебе возвращаюсьУтром и вечером, днем, среди ночи,Выбрав дорогу, какая короче.Я говорю тебе что-то про внуков,Глажу твою исхудавшую руку.Ты говоришь, что ждала и скучала…Наш разговор без конца и начала.* * *О память — роскошь и мученье,Мое исполни порученье:Внезапный соверши набегТуда, где прошлогодний снегЕще идет; туда, где мамаЕще жива; где я упрямоНе верю, что она умрет,Где у ворот больничных ледЕще лежит; где до капели,До горя целых две недели.* * *МамеПрости меня, что тает лед.Прости меня, что солнце льетНа землю вешний свет, что птицаПоет. Прости, что время длится,Что смех звучит, что вьется следНа той земле, где больше нетТебя. Что в середине маяВсе зацветет. Прости, родная.<p>Папа Миша</p>

Года в четыре мне очень нравилось играть с фотографией, на которой я, годовалая, сижу на руках у отца. Нравилось мять эту карточку, разглаживать, рисовать на ней цветными карандашами. Фотографию отбирали, но я снова находила ее и мучила.

Дома мне говорили: «Папа Миша пошел на фронт добровольцем. У него было слабое зрение. Он погиб, подорвавшись на мине». «Папа Миша тебя очень любил, — говорила бабушка. — Он держал тебя бережно, как хрустальную вазу. У него были длинные, тонкие, музыкальные пальцы».

Когда я стала старше, то пожалела, что исчеркала фотографию, на которой папа держит меня своими «длинными, тонкими, музыкальными пальцами». Я так долго рассматривала его руки на снимке, что мне начинало казаться, будто пальцы вздрагивают. Интересно было изучать его лицо, коротко стриженные волосы, очки, улыбку, себя в каком-то комбинезоне с пуговками, вазу, зеркало, ковер — весь далекий неведомый фон младенческой, довоенной жизни, в которой папа Миша держал меня как хрустальную вазу и придумывал мне всякие имена: Ларчик-самоварчик, Лариска-матриска, Ларчонок.

Перейти на страницу: