А утром пришел Фо…

Трошников побежал в столовую, схватил кружку, зачерпнул в бидоне чай и побежал обратно. Когда пробегал мимо все еще распахнутой входной двери, снаружи вдруг раздались два выстрела. От неожиданности кружка выскользнула у Трошникова из рук, грохоча и расплескивая чай, покатилась по полу. Антон машинально присел и прислушался. С улицы доносились какой-то шум, хрип, рычание. «Может, сбегать за автоматом?» – подумал Трошников. Раздалось еще несколько выстрелов. Стреляли явно из пистолета. «Значит, начкар!» – догадался Антон. Он больше не размышлял. Влетев в бодрячку, схватил автомат и поспешил на улицу. На пороге замер. Сразу за дверью начинался мрак – уличный фонарь оказался разбит. Антон нажал на выключатель – в коридоре зажглась лампа. В полоске льющегося из двери света он увидел лежащего посреди площадки окутанного туманом начальника караула.

– Шур, скорее сюда! – закричал Трошников.

Рядом появился Шурович и тоже уставился на Саморова:

– Офигеть!

Левая рука капитана была разорвана так, что выступали кости. Вдоль кителя тянулись длинные кровавые полосы. Шурович, уперев приклад в плечо, внимательно осмотрелся. Никого.

– Надо скорее занести его, – опомнился Трошников.

Они подняли капитана и, тревожно озираясь, внесли в караулку.

– Неси в его кабинет. Так… Осторожно… Заноси в дверь… Давай на кровать!

Саморов был в сознании. Он все повторял:

– Никому! Никому доверять нельзя! Чудовище! Не человек! Никому нельзя…

Трошников побежал в столовую. По пути поднял кружку, сполоснул ее и снова наполнил чаем. Пробегая обратно, заметил, что входные двери все еще открыты. Он осторожно прошел по тамбуру и выглянул на улицу. Взгляд его скользнул по темной бетонированной площадке и остановился на ярком пятне среди тумана – видимо, капитан выронил включенный фонарик. Антон хотел было выбежать на улицу и поднять его, и тут взгляд его упал на другое пятно – темное. Посреди площадки растеклась лужа крови. Антон тут же захлопнул дверь и задвинул щеколду. Когда вернулся в комнату начкара, Саморов более-менее пришел в себя. Он взял у Трошникова кружку и, морщась, сделал пару глотков.

– Что с вами случилось, товарищ капитан? – спросил Шурович, аккуратно бинтуя начкару руку.

– Рыбалкин! – хрипло ответил тот. – Я был уверен, что это Рыбалкин!..

Как рассказал капитан, после того как Шурович и Трошников увели Сычева в караулку, он задержался у двери. Хотел понять, что же так напугало часового. Ведь этот здоровенный детина никогда не выделялся особой чувствительностью, а скорее даже наоборот. У него и прозвище-то было – Бык, не столько за габариты, сколько за феноменальную твердолобость. И вот теперь этот самый Бык оказался напуган похлеще ягненка!

– Я внимательно оглядел площадку, – рассказал Саморов. – Ничего подозрительного не заметил. В какой-то момент показалось, что неподалеку раздался человеческий стон, но я сообразил, что это всего лишь ветер завывает в пулеулавливателе. А ветер поднялся такой, что фонарь забился на столбе. Да с такой силой, что я подумал, что вот-вот сорвет. И, что меня поразило, несмотря на ветер, по площадке перед караулкой над лужами стелился странный белый туман.

Вдруг что-то капнуло сверху. Я взглянул на рукав – по форме расползлось серое пятно. Какая-то странная склизкая жидкость. Я стер ее платком, нащупал в кармане фонарик и осветил козырек крыльца над головой. Тот оказался облепленным какой-то серо-зеленой слизью. Я не силен в биологии, решил, мало ли какая плесень бывает… В общем, выключил фонарик и хотел уже войти в караулку, как вдруг услышал:

«Товарищ капитан!»

Оглянулся.

«Товарищ капитан!»

Присмотревшись, я увидел, что у калитки кто-то стоит.

«Скорее. Я не могу…»

Голос был хриплый, чей – непонятно. Фонарь над площадкой трепыхался так, что я в этих вспышках не мог рассмотреть, кто это. Вспомнил, что смена ушла на посты. Может, кто-то из них? Тогда почему вернулся один? Я осторожно двинулся к калитке, а сам на всякий случай нащупал в кобуре пистолет – мало ли что…

Позади раздался треск, звон стекла, и тут же обрушилась тьма. Фонарь все-таки сорвало!

«Скорее, – снова раздался голос. – Пожалуйста!»

Я подбежал к калитке. Отодвинул щеколду, вынул из кармана фонарик. Когда осветил стоявшего за калиткой, едва не выронил фонарь. Это был явно наш боец, в военной форме. Да только посреди кителя у него зияла рваная рана, будто кто-то вспорол ему брюхо от паха до солнечного сплетения. Мне показалось даже, что внутренности вывалились наружу. Я осветил его лицо и отпрянул: кровавый сгусток вместо глаза, и рот разорван так, что торчат зубы. И тут я узнал его!

«Рыбалкин?»

Тот молча пошел прямо на меня. Его порванный рот с торчащими розовыми окровавленными зубами походил на кошмарную ухмылку.

«Рыбалкин, это ты?» – снова спросил я.

«Фо близко!» – прохрипел он в ответ.

«Его же срочно в санчасть надо», – подумал я. Да только вид у этого окровавленного парня был такой, словно ему совсем не больно. Может, болевой шок?