…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками

— Поющая собака из Новой Гвинеи… — снова заговорил профессор с оттенком меланхолии, а сумерки за окном между тем все сгущались; мы смотрели, как последние отблески заката отражались в бесчисленных окнах гостиницы «Украина». Толстенный том материалов Всемирного союза по охране природы, в который и сам профессор внес свою лепту — статью о корсаке (vulpes corsac), мало кому известной некрупной лисице, обитающей в степях Центральной Азии, — этот том был открыт на кухонном столе, заранее тщательно очищенном от всего, что на нем копилось. И тут профессор прибегнул к звукоподражанию, очень удачному, насколько можно судить, не зная оригинала: он изобразил то особенное переливчатое завывание, какое, по его словам, умеют издавать поющие собаки Новой Гвинеи. Ведь Гончаров мог это вспомнить, он видел и слышал нескольких таких собак — и, кстати, подтвердил, что они малы ростом, с короткими лапами, — в зоопарке Душанбе (бывшего Сталинабада) тогда имелся вольер, где их держали. Это было в середине восьмидесятых. Коль скоро Душанбе, после развала СССР став столицей независимого Таджикистана, превратился в арену долгой, запутанной гражданской войны, где столкнулись интересы различных кланов, причем рознь усугубляли несовпадения в трактовке ислама, весьма вероятно, что поющие собаки погибли в этих смутах, хотя религия, исповедуемая подавляющим большинством таджиков, заведомо исключает возможность употребить их в пищу; однако, подсказал профессор, когда вспыхнула война, их могли и перевезти в какую-нибудь другую из столиц региона, имеющую зоопарк, способный их принять. В этом смысле, продолжал Гончаров, не отдавая себе отчета, что его гипотеза, чего доброго, опасно повлияет на мою судьбу, спровоцировав меня снова направиться в те места, откуда все начиналось, только Ашхабад, столица Туркменистана, отвечает требуемым условиям, особенно в силу расточительности тамошнего тирана и его мании величия: уж если его угораздило отправить том своих стихов на космическую орбиту, какой ему смысл воздерживаться от необязательной, но сравнительно пустяковой траты средств, нужной для столь престижной затеи, как перевозка из Душанбе и устройство в ашхабадском зоопарке нескольких особей вида, по всей вероятности уже исчезнувшего в своей естественной среде обитания. Перспектива возвращения в Туркменистан, где собаки, которые и не думали петь, однажды едва меня не растерзали, не казалась особенно соблазнительной. Но в тот затянувшийся вечер, когда закатные лучи так долго угасали над огромным городом, панорама которого раскинулась за окном кухни, меня еще ожидала нечаянная встреча, способная толкнуть на эту дорожку куда более решающим образом, чем мне бы хотелось.

Да, именно в тот вечер случилось так, что сын профессора Гончарова, от которого последний вот уже несколько недель не получал вестей, неожиданно возвратился из путешествия к берегам Евфрата. Он появился в майке цветов Хезболлы, которую ему кто-то подарил в Дамаске, и, даже не успев переодеться, вытащил из своих пожитков и водрузил на кухонный стол рядом с салатницей, из которой мы выуживали черничное варенье, сосуд с формалином, а в нем останки громадного тритона, наполовину сожранного выдрой; прежде чем отправиться пошататься по Москве часок-другой (он страдал бессонницей и, похоже, ненавидел неподвижность больше всего на свете), парень поведал нам, что исколесил вдоль и поперек всю Восточную Турцию, порой ему случалось в течение одного и того же дня пить чай с турецкими военными, а потом с теми самыми курдскими боевиками, которых тем было приказано уничтожить, и все это, по-видимому, с единственной целью: собрать как можно больше редких видов земноводных наподобие того, что плавал, искалеченный, в банке с формалином, выставленной на кухонный стол. Вот мне и подумалось: если сын профессора Гончарова, в ту пору двадцатидвухлетний, оказался способным вынести такие тяготы во имя столь мелкой добычи, я буду смешон — не в чужих, так в собственных глазах, — если увильну от поездки в Ашхабад, может статься, самый негостеприимный город в мире, и упущу, таким образом, единственный в моей жизни шанс своими глазами увидеть поющих собак из Новой Гвинеи.