А. з.

— О такой свободе ты мечтал?

Выждав пару минут — уйдёт Максим или останется, — Бузук спрятал пачку обратно, сложил руки на столе, уткнулся в них лбом и задремал. Выныривая из тревожного сна, моргал, пытаясь хоть что-то увидеть в полумраке. И снова смыкал веки.

Его разбудил странный звук, будто кто-то глухо и размеренно стучал по древесине: бумк… бумк… бумк… На фоне заколоченного досками окна темнел силуэт.

— Не стучи, дружок.

— Я не стучу.

Бузук почувствовал, как на лице стянуло кожу. Медленно повернул голову к двери и уставился на сидящего в углу Максима. Сглотнув ком в горле, так же медленно повернул голову к окну. Никого. Наверное, приснилось.

— Где это стучит?

— Вверху, — ответил Максим.

— На чердаке, что ли?

— Не похоже.

Подрагивающими руками Бузук вытащил из куртки спичечный коробок, чиркнул спичкой. Слабый огонёк выхватил из сумрака ноги Шнобеля. Висит чертяка, как и положено висеть висельнику.

Бузук поднял спичку к потолку. Ничего не заметив, начал опускать руку и остолбенел. На стене раскачивалась, подобно маятнику, тень Шнобеля. Отклоняясь вправо, дотягивалась до потолка — бумк ботинками о тесину. Совершала движение влево, достигала потолка — бумк.

Огонёк обжёг пальцы.

— Не могу больше. Не могу больше! — Вскочив с табурета, Бузук выбежал из избы, взглянул на растерзанное тело Жилы и уставился на закрытую дверцу чердака. — Дружок!

Максим спустился с крыльца. Проследив за взглядом зэка, щёлкнул языком.

— Кто её закрыл? — спросил Бузук и зыркнул по сторонам.

— Не знаю.

— Что за хрень здесь творится? Скажи правду, кто это всё делает?

— Не знаю, — повторил Максим.

— Чего ты добиваешься? Какую игру затеял?

Максим изогнул бровь:

— Я?

— Это какое-то шоу? Типа «Скрытая камера»? — Бузук крутнулся вокруг себя. — Не смейте надо мной насмехаться! Не смейте нас презирать! В тюрьме тоже сидят люди! Да, есть и нелюди, но таких мало. А вот людей с душой, с большим сердцем намного больше. Ведь попадая в тюрьму, человек нарушает всего одну или две божьи заповеди: «не убий» или «не укради». Ну а как же остальные заповеди? Почитай отца твоего и почитай мать твою, не прелюбодействуй… А как же другие грехи? Не жри в три горла, не ленись… Эти заповеди ежедневно нарушают вольные люди. Почему их не садят? А как же самый страшный грех — гордыня? Почему не дают пожизненные сроки гордецам? Почему вы выбрали нас, а не их?

Максим скривил губы:

— Не распинайся. Тебя никто не услышит.

Взял рюкзак. Хотел собрать лекарства, но они были запачканы кровью Жилы. Зато земля и трава чистая. Не испытывая ни страха, ни удивления, Максим сел спиной к кусту, лицом к избе.

Бузук указал на небо:

— Нас оттуда снимают? Да? — Расположился рядом с Максимом и проговорил возбуждённо: — Пойми, все мы люди, у каждого своя судьба. У кого-то она удалась. У кого-то она тяжёлая и непростая. Кто-то идёт по жизни с улыбкой, а кто-то страдает. Те, кому не повезло, с радостью поменялись бы местами с теми, кому всё легко даётся. И родители хорошие, и друзья правильные, и работа достойная, и все мечты сбываются. Думаешь, я просил бы хачика отдать мне розы, которые уже завяли, которые он всё равно выбросит… унижался бы перед ним, если бы мог отслюнявить сотку деревянных? Я бы с удовольствием поменялся местом с боровом, который при мне покупал охапку самых дорогих цветов. И ведь он брал их не больной маме, а какой-то банной девке с надутыми губами и деланными сиськами. Меня это заело! В итоге я на нары, а боров дальше шиковать. Ну да ладно, чего уж теперь. На всё воля божья.

— Оставь свои речи для суда, — произнёс Максим и низко опустил голову.

— В давние времена, когда преступников вели показательно по деревням, люди плевали в них, оскорбляли, кидали палки и камни. Но после того, как преступника осудили и отправили в тюрьму, эти же люди приносили ему еду и одежду. Потому что человек не должен страдать всю жизнь. Надо прощать людей, особенно тех, кто уже наказан.

Разглядывая свои ботинки, Максим напомнил Бузуку:

— Недавно ты говорил иначе.

— Я говорил о воровских законах, которые действуют в уголовном мире. Хирург предал нас — расплатился. Шнобель скрысятничал — расплатился. Гвоздя не назову крысой, он бы вернул фляжку с коньяком, но он тоже поступил не по понятиям и расплатился за это. Жила обозвал меня конченым уродом, хотя сам себя «опустил», когда пил и жрал после Шнобеля. Оскорбления прощать нельзя. А теперь внимание! Ты лгал нам всё время, но жив. Чувствуешь разницу? А всё потому, что ты из другого теста. Ты не один из нас и живёшь по людским понятиям, и должен отвечать по своим законам.

— А ты?

— Что я?

— Когда расплатишься?

Бузук скроил удивлённую гримасу:

— За что? За побег? За то, что прикончил братка? Знаешь, если сложить все мои отсидки, то получится, что я сижу почти тридцать лет. Ну подумаешь, ещё пяток накинут.

— А за паренька с ружьём сколько тебе дадут? — спросил Максим и прижал подбородок к груди.

— Мне-то за что? Я ничего не видел. Отошёл по нужде, прихожу, а его уже замочили. Я даже не знаю, кто его шлёпнул. Вот такие дела, дружок.

— Я тебе не дружок.