А зомби здесь тихие

Чайник щелкнул, выключаясь. Надежда жестом предложила Сергею Федоровичу присесть и выпить чашечку. Но профессор с усмешкой отказался, мол, нечего тратить кипяток. Надя снова смутилась, но на то, чтобы покраснеть, не хватило сил. Она опустилась на стул и сжала в пальцах чашку, так и не сделав глотка. Взгляд потерял выражение, тени под глазами стали глубже и темнее.

– Устала, а, Надежда Юрьевна? Трудная неделя? – спросил некромант, поднимаясь. – Я тогда не буду мешать. Собирайтесь домой. Седьмой час уже, а вы небось с восьми?

– Что вы, что вы, – с трудом выныривая из собственных мыслей, заверила Надежда. – Я не собираюсь еще. У меня тетрадей две стопы. А так да, с восьми. Четыре пары сегодня, и должники одолевают, вот и выключаюсь немного. Так что вы уж извините меня, Сергей Федорович.

Надя виновато улыбнулась, и стало видно, что ей не больше тридцати пяти, и она если не красавица, то вполне симпатичная молодая женщина. На гуманитарной кафедре она работала недавно, года два. Пришла сразу старшим преподавателем, как кандидат исторических наук. И работала старательно. Сергей Федорович был человеком наблюдательным, и ему не нужно было чужих характеристик, чтобы составить мнение о человеке. Приходила Надежда вовремя, уходила поздно. Часто, запирая кабинет, часа через три после того, как ассистенты и преподаватели из молодняка похватали пальто и портфели и разбежались по домам, он видел в приоткрытую дверь гуманитариев сидящую за столом Надежду, склонившуюся над конспектом или тетрадями. Иногда, проходя мимо, он заглядывал, чтобы попрощаться, и заговаривал с ней. Не сказать, чтобы при его жизни они были друзьями, но некоторое взаимопонимание, которое наблюдалось между ними, вполне позволяло обратиться с просьбой.

– Это вы извините меня, Надежда Юрьевна, – попытался усмехнуться профессор, но лицевые мышцы поддавались плохо. Все-таки стоило в обеденный перерыв положить на лицо платок, пропитанный эликсиром. Но на кафедре было слишком много народа, да и студенты спрашивали каждые пять минут, а лежать с компрессом на лице нужно минут двадцать минимум, иначе не стоит и лекарства переводить. Вот он и решил не переводить. За что расплачивался теперь землисто-зеленым цветом лица и сниженной подвижностью мимических мышц. Улыбка не получилась. Вместо еще одной попытки изобразить на лице эмоции Сергей Федорович выложил из кармана шприц и флакон.

– Видите ли, Надежда Юрьевна, сороковой день сегодня у меня, друзья, коллеги собрались, а я – сами видите, не совсем в форме. Если вот этот растворчик в яремную вену закачать в положении лежа и нагнетать минут десять в обратном, к голове, то хоть какой-то румянец. А то прозелень одна. Неудобно перед гостями. Сосуды пока еще не так плохи, и подобный фокус вполне может сработать. А сам, как видите, не сумею.

Надя посмотрела на шприц, флакон и помпу.

– Так я же не медик, Сергей Федорович, – проговорила она, справившись с тщательно скрываемым отвращением.

– Так медик мне уже почитай как сорок дней без надобности. Кровь я давно слил, чтоб не портилась. Заменил физраствором. Но и он застаивается. Просто прогоним немного и подкрасим. Я все покажу. И буду очень благодарен. Но если устали или по какой-то другой причине не можете помочь – пойму. Что я, не человек, что ли.

Он прекрасно знал, что, несмотря на откровенное отвращение и страх, Надежда не откажет, просто потому, что посчитает стыдным и недостойным отказать нуждающемуся в помощи. Сергей Федорович не считал свои слова моральным шантажом, скорее – одним из способов получить необходимое.

Надежда с усилием поднялась со стула, отставила остывшую чашку и молча смотрела, как профессор принес из коридора кушетку, снял пиджак и лег, повернув голову так, чтобы яремная вена была доступнее. В ней уже стоял закрепленный пластырем катетер, через который Сергей Федорович еще три недели назад слил кровь и теперь изредка закачивал физраствор, смешанный с одним из эликсиров собственного изобретения. Правда, до этого он вспоминал о смене раствора вовремя и находил помощников среди коллег-анатомов. А вот Надежде пришлось напомнить, чтобы надела перчатки. Оказалось, что перчаток у гуманитариев на кафедре не водится в принципе, поэтому Сергей Федорович отдал ей свои.

Надя справилась хорошо. Руки почти не дрожали, когда она сняла со шприца иглу и вставила шприц в катетер. Ввела жидкость, подключила помпу.

– Вам это странно? – не удержался от вопроса профессор. – То, что я мертвец?

– Признаться, мне странно, что я вовсе не волнуюсь сейчас, – ответила Надежда, разглядывая собственные руки в перчатках. – Может, это от усталости. Я, когда устаю, совсем перестаю удивляться. Если бы не четыре пары сегодня, да и вообще – загруженная неделя, я бы, наверное, страшно перепугалась. Может, испугаюсь еще. Завтра. Когда дойдет. А вам разве сейчас можно говорить?

– Можно, – заверил некромант, – я очень вам благодарен. Надюш, бросайте вы ваши тетради. Ведь даже спасибо никто не скажет. У вас ведь, наверное, и зарплата смешная? Врачебной надбавки-то нет.