«А зори здесь громкие». Женское лицо войны

— Тех, кто раньше уехал, когда мы остались, — их тоже осуждали. Затрудняюсь объяснить почему, не знаю.

— Не было желания найти постоянного покровителя с большими звездами?

— Был такой момент: все спят и эта самая москвичка Зина, которая жила с генералом, будит меня: «Вставай, вставай!» Она приехала со своим генералом, командиром дивизии, и с начальником штаба. «Вставай, поехали!» Я говорю: «Отстань, ты что, с ума сошла?!» — «Поехали, дура! Война закончится, ты машину в глаза не увидишь. А тут будешь на машине ездить, тебя будут возить». Я говорю: «Отстань!» Мы друг друга по лицу били, но я так и не поехала. Но никаких эксцессов не было, обошлось нормально.

— Жили сегодняшним днем или строили планы на будущее?

— Нет, планов на будущее не строили. Как-то так жили, чтобы все было честно, справедливо, — а что там дальше будет в жизни, бог ее знает. Было мало надежды, что война закончится, об этом мало думали. Никто нам про это не говорил. Хотя политруки были.

— Что было из радостей? На танцы ходили, это было приятно?

— Эго разнообразие, это давало стимул. Но это редко было! Где-то позволялось, но бывала такая обстановка, что и обстрелы могли быть ночью. Так что редко было.

— Если бы сейчас вернуть молодость, вы бы так же пошли или нет?

— Да. Такую же свою линию и продолжала бы. Если знать, что все благополучно закончится, я бы пошла на фронт. Тогда не было надежды на жизнь, а если бы была надежда, то согласилась бы пойти. Но я не сожалею, что вела правильный образ жизни.

— Вам в принципе полагалось 100 граммов?

— Мы не пили. Нам табак полагался, и мы его меняли.

— На сахар?

— Сейчас не помню. Не пили, не курили. Некоторые курили, а пить — нет, этого не было. Ну, нам по 20 лет было — в то время питьем мы не увлекались.

— Когда вы с мужем познакомились?

— На Кубани. И здесь тоже был интересный случай. Девушкам, которые вели себя прилично, нам было очень трудно — много было домогательств. Мы ребятам сочувствовали, конечно. Молодые ребята, такая у них физиологическая потребность, поэтому мы прощали все: никаких строгостей, никому не ябедничали. И вот был такой случай. Начальник штаба, подполковник, подходит ко мне: «Командир приказал вечером после ужина в такой-то час явиться», — вроде он будет мне какое-то задание давать. Говорю: «Есть, товарищ подполковник!» Наша служба такая и была. Но я уже была настороже. Он жил с командиром дивизии, они вдвоем в одной земляночке жили. И вечером, после ужина, командир ушел — создал ему условия. Я вошла к нему: «По вашему приказанию явилась». Смотрю, он подошел и дверь закрыл на крючок. Меня это еще более насторожило. И когда уже начались физические действия, я сопротивлялась, сколько было сил. Бог есть на белом свете, он меня спас. Подполковник устал, утомился — и я в это время как сиганула, выскочила на улицу. Тут же было наше общежитие. В летном общежитии летчики спят в ряд: раздвинешь и ложишься. Без конца лезли — но вот так мы жили. А что делать? В такой ситуации было очень трудно… Я должна была идти ночью в наряд, а там был парень, нацмен. И он меня не разбудил, не позвал, мои часы сам отстоял. Он видел, что я выскочила как бешеная оттуда.

После этого случая начальник штаба мне еще раз назначал явиться. Но я туда не явилась — а тут бомбежка началась, и его ранило. Тогда много было раненых. Когда прибежали и сказали, что ранен начальник штаба нашего полка, я перекрестилась. И тогда меня особый отдел начал таскать. Мои подружки потом доказывали, что действительно он меня вызывал, я страдала из-за него. Думаю: «Хоть не будет меня преследовать». В конце войны на встрече однополчан он встал на колени, просил прощения, просил забыть это дело. Он был намного старше меня и потом умер.

Потом был еще один момент — и тоже это начальник был. Была схватка, и он, чтобы меня запугать, выстрелил в чугун, какие у нас стояли в землянках, где мы жили. Я не испугалась, думаю: «Мне страшней, когда моих сил не хватит». Я снова вырвалась, была зима, я на улицу выскочила в одной гимнастерочке. Стою, плачу в уголочке. И тут Виктор Александрович. У нас тогда только слегка нежные отношения были. Он, видно, услышал, вынес мне телогрейку, на меня набросил — и сразу убежал. Потому что могут и его… «Что ты, мол, ее защищаешь, это их дело!» С тех пор я перед ним таяла. Никто не выскочил, а он выскочил.