А зори здесь тихие…

Сонный красноармеец Вася перебрался от печурки к столу. Сел напротив, глядел в упор, часто моргая. Коля все время встречал его взгляд и, хмурясь, отводил глаза. А молоденький боец ничего не стеснялся и разглядывал лейтенанта серьезно и досконально, как ребенок.

Неторопливый рассвет нехотя вползал в подземелье сквозь узкие отдушины. Накапливаясь под сводчатым потолком, медленно раздвигал тьму, но она не рассеивалась, а тяжело оседала в углах. Желтые лампочки совсем затерялись в белесом полумраке. Старшина выключил их, но темнота была еще густой и недоброй, и женщины запротестовали:

– Темно!

– Экономить надо энергию, – проворчал Степан Матвеевич, вновь зажигая свет.

– Сегодня свет в городе погас, – сказал Коля. – Наверно, авария.

– Возможное дело, – лениво согласился старшина. – У нас своя подстанция.

– А я люблю, когда темно, – призналась Мирра. – Когда темно – не страшно.

– Наоборот! – сказал Коля, но тут же спохватился: – То есть, конечно, я не о страхе. Это всякие мистические представления насчет темноты.

Вася Волков снова очень громко и очень сладко зевнул, а Федорчук сказал с той же недовольной гримасой:

– Темнота – ворам удобство. Воровать да грабить – для того и ночь.

– И еще кой для чего, – улыбнулась Анна Петровна.

– Ха! – Федорчук зажал смешок, покосился на Мирру. – Точно, Анна Петровна. И это, стало быть, воруем, так понимать надо?

– Не воруем, – солидно сказал старшина. – Прячем.

– Доброе дело не прячут, – непримиримо проворчал Федорчук.

– От сглазу, – веско сказала тетя Христя, заглядывая в чайник. – От сглазу и доброе дело подальше прячут. И правильно делают. Готов наш чайник, берите сахар.

Анна Петровна раздала по куску колючего синеватого сахара, который Коля положил в кружку, а остальные стали дробить на более мелкие части. Степан Матвеевич принес чайник, разлил кипяток.

– Берите хлебушко, – сказала тетя Христя. – Выпечка сегодня удалась, не переквасили.

– Чур, мне горбушку! – быстро сказала Мирра.

Завладев горбушкой, она победоносно посмотрела на Колю. Но Коля был выше этих детских забав и поэтому лишь покровительственно улыбнулся. Анна Петровна покосилась на них и тоже улыбнулась, но как бы про себя, и Коле это не понравилось.

«Будто я за ней бегаю, – обиженно подумал он про Мирру. – И чего все выдумывают?..»

– А маргаринчику нет у тебя, хозяюшка? – спросил Федорчук. – Одним хлебушком сил не напасешь…

– Поглядим. Может, и есть.

Тетя Христя прошла в серую глубину подвала; все ждали ее и к чаю не притрагивались. Боец Вася Волков, получив кружку в руки, зевнул в последний раз и окончательно проснулся.

– Да вы пейте, пейте, – сказала из глубины тетя Христя. – Пока тут найдешь…

За узкими щелями отдушины холодно полоснуло голубоватое пламя. Колыхнулись лампочки под потолком.

– Гроза, что ли? – удивилась Анна Петровна. Тяжкий грохот обрушился на землю. Вмиг погас свет, но сквозь отдушины в подвал то и дело врывались ослепительные вспышки. Вздрогнули стены каземата, с потолка сыпалась штукатурка, и сквозь оглушительный вой и рев все яснее и яснее прорывались раскатистые взрывы тяжелых снарядов.

А они молчали. Молчали, сидя на своих местах, машинально стряхивая с волос сыпавшуюся с потолка пыль. В зеленом свете, врывавшемся в подвал, лица казались бледными и напряженными, словно все старательно прислушивались к чему-то, уже навеки заглушенному тугим ревом артиллерийской канонады.

– Склад! – вдруг закричал Федорчук, вскакивая. – Склад боепитания взорвался! Точно говорю! Лампу я там оставил! Лампу!..

Рвануло где-то совсем рядом. Затрещала массивная дверь, сам собой сдвинулся стол, рухнула штукатурка с потолка. Желтый удушливый дым пополз в отдушины.

– Война! – крикнул Степан Матвеевич. – Война это, товарищи, война!

Коля вскочил, опрокинув кружку. Чай пролился на так старательно вычищенные брюки, но он не заметил.

– Стой, лейтенант! – Старшина на ходу схватил его. – Куда?

– Пустите! – кричал Коля, вырываясь. – Пустите меня! Пустите! Я в полк должен! В полк! Я же в списках еще не значусь! В списках не значусь, понимаете?!

Оттолкнув старшину, он рванул засыпанную обломками кирпича дверь, боком протиснулся на лестницу и побежал наверх по неудобным стертым ступенькам. Под ногами громко хрустнула штукатурка.

Наружную дверь смело взрывной волной, и Коля видел оранжевые сполохи пожаров. Узкий коридор уже заволакивало дымом, пылью и тошнотворным запахом взрывчатки. Тяжко вздрагивал каземат, все вокруг выло и стонало, и было 22 июня 1941 года, четыре часа пятнадцать минут по московскому времени…

Часть вторая

1

Когда Плужников выбежал наверх – в самый центр незнакомой, полыхающей крепости, – артиллерийский обстрел продолжался, но в ритме его наступило какое-то замедление: немцы начали переносить огневой вал на внешние обводы. Снаряды еще продолжали падать, но падали уже не бессистемно, а по строго запланированным квадратам, и поэтому Плужников успел оглядеться.