А76 (сборник)

Мне невольно припомнился парадный портрет, висевший в вестибюле этого современного и величественного здания. Художник почти с фотографической точностью изобразил моего собеседника в полный рост посреди безбрежного моря спелой пшеницы: приветливая улыбка на лице и приветственно поднятая правая рука, по-видимому, должны были символизировать уверенность и оптимизм.

Но сейчас, стоя в своём кабинете на фоне огромного окна, он не позировал; его изжелта-серое, болезненное лицо говорило скорее о желчности и раздражительности, нежели о величии государственных дум.

– Хотите начистоту? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Я ничего не имею против вас лично, но меня всегда настораживали люди с художественным воображением. Заметьте: Нерон был неудавшийся актёр, Гитлер – художник, Сталин писал в молодости стихи… И так далее. Самые страшные преступления в истории человечества совершали не корыстные прагматики, а восторженные романтики. Ни одна даже самая благородная идея не стоит того, чтобы во имя её осуществления пролилась кровь. Те, кто раскачивают лодку, – безответственные краснобаи, не умеющие отличить вымысел от реальности. Стабильность и согласие – вот что нужно нашему народу. Позитивная, конкурентоспособная личность, а не одержимый бесом разрушения и очернительства фанатик, является залогом процветания общества. Я не имею ввиду вас лично. Вы мне даже чем-то симпатичны. Хотите совет? Держитесь подальше от политики. Это грязное и неблагодарное дело. Пишите свои стихи, рассказы, но не законы. Не пытайтесь менять общество, люди неисправимы. Они такие же, как во времена Геродота. И всегда будут такими…

Он вновь повернулся к окну и, помолчав, добавил, но уже значительно тише, словно бы про себя:

– Когда-нибудь они придут за мной…

Наблюдатель

Люди, как известно, делятся на тех, кто сидит на трубах и тех, кому нужны деньги. Джордж предпочитал сидеть на трубах. Обычно он устраивался в самом конце тополиной аллейки, возле перекрёстка – там, где обмотанные жёлтой изоляцией трубы теплотрассы уходили под землю, чтобы «вынырнуть» с другой стороны дороги, но уже обёрнутыми серым толем, на котором красовалась аккуратная надпись: «Будьте бдительны, люди!». Сделанная белой краской надпись в некоторой степени компенсировала полное отсутствие светофоров и дорожной разметки, хотя место было оживлённым: машины двигались довольно плотным потоком, люди непрестанно спешили на автобусную остановку, с автобусной остановки, в ближайшую парикмахерскую, в пивнушку рядом с парикмахерской, в компьютерный салон напротив пивнушки, в пединститут через дорогу, в ночной клуб рядом с пединститутом, просто прогуливались по тополиной аллейке. На Джорджа никто не обращал внимания: все привыкли, что он сидит здесь практически каждый божий день. Зимой, конечно, реже, но и зимой тоже – благо от труб исходило парное, слегка волглое тепло. Тем большей загадкой казалось для окружающих, на какие средства существовал Джордж в этой жизни. Даже немногочисленным знакомым, подходившим прикурить, он не раскрывал секрета, предпочитая отшучиваться: мол, я птица Божья, меня Бог кормит. В конце концов, в обществе утвердилось мнение, что Джордж просто сдаёт внаём собственную квартиру – оттого и торчит постоянно на трубах. Однако никто не мог с уверенностью сказать, где именно он живёт.

Ещё более скупы и отрывочны, а порой и вовсе апокрифичны были сведения из прошлой жизни Джорджа. Доподлинно знали лишь то, что некогда этот странный человек являлся одной из самых заметных фигур в местной рок-тусовке. Те, кому посчастливилось слышать его игру на гитаре, отзывались о ней не иначе как в превосходной степени: «Джордж – музыкант от Бога. Он владел инструментом, как гимнаст владеет собственным телом. Для него играть было естественней и необходимее, чем ходить по земле. Из любой, даже самой бездарной, раздолбанной гитары, он извлекал какие-то абсолютно нереальные звуки, которые могли искромсать вашу душу, скрутить её в невыносимое отчаянье, а затем стремительно рвануть вверх – на такую головокружительную высоту, что перехватывало дыхание. Родись Джордж где-нибудь ближе к цивилизации, цены бы ему не было… А так…»

А так, поиграв в нескольких местных командах, он внезапно исчез. Уже тогда Джордж отличался неразговорчивостью. Но это приписывали скорее имиджу, чем нраву. Никто не знал толком, куда пропал Джордж. Ребята, с которыми он играл последнее время, говорили, что тот просто не явился на очередную репетицию, а затем позвонил, извинился и сообщил о своём решении уехать из города. Куда именно – не сказал. Загадочное исчезновение наделало шуму в определённых кругах. Доходили не вполне ясные слухи, что, дескать, Джорджа видели в столице в составе весьма именитых групп, но никто не мог поклясться, что видел его лично.

Потом уж и слухи стихли. О Джордже стали забывать.