А76 (сборник)

Пётр видится мне худощавым чернобородым стариком со всеми типичными чертами своей нации. Он неграмотен, не умеет ни читать, ни писать и с трудом говорит по-гречески. В Петре мне хотелось изобразить человека идеи: ограниченного и деспотичного, как все фанатики, но вызывающего искреннее уважение своей убеждённостью, бескорыстием и самоотречением. Он чётко видит цель и сознательно идёт к ней, не взирая ни на какие преграды. Первоначально я даже хотел, чтобы он говорил, как человек недавно вышедший из заключения, с проскальзывающими поминутно жаргонными выражениями и соответствующими интонациями, но потом это показалось мне слишком утрированным, и в окончательном варианте я оставил ему только небольшую наколку на руке.

Марк же, напротив, представляется мне типичным интеллигентом, который «набит» книжной мудростью, но при этом абсолютно беспомощен в делах житейских. Он хороший оратор, более того: умеет и любит поговорить. Однако никто не воспринимает его рассуждения, да и его самого всерьёз. Даже внешне он выглядит «неубедительно»: высокого роста, достаточно крупного телосложения, но весь какой-то «рыхлый», нескладный. Для него жизнь – занимательная книга, которую он пишет. Или игра, в которую он играет. Развлечение. Тем же христианством он увлёкся не по зову сердца, как Пётр, а из праздного интереса, просто как очередным экзотическим учением. Для него вера не столько хлеб насущный, сколько пьянящее воображение вино. Марк никогда не делает того, что ему не интересно; у него нет чувства корысти или чувства долга. Это «божья птаха», которая поёт просто потому, что у неё хорошее настроение.

Иное дело Сизиф. Он, несомненно, умён и даже хитроват. Будучи приговорён богами вечно катить свой камень к вершине горы, он не то чтобы смиряется со своей участью, но начинает воспринимать её как обязанность, как свой долг. Со стороны его труд (а, следовательно, и само существование) кажется бессмысленным. Но лишь на первый взгляд. Постепенно мы осознаём, что вместившая в себя столь многое память Сизифа – это своеобразная связующая нить времён, «машина времени», способная не только перемещать, но и перемешивать: так что, допустим, персы царя Ксеркса запросто могут столкнуться в Фермопильском ущелье с греческими партизанами под предводительством лорда Байрона. Воображение Сизифа вызывает привидения и таинственные тени, которые вовлекают в свой хоровод вокруг костра нетрезвых студентов. Тут же мелькают невесть откуда взявшиеся сатиры, дриады, кентавры и прочая древнегреческая нечисть. Шумная и бурная ночь, похожая на венецианский карнавал, «обрывается» абсолютно неподвижным, немым рассветом: у погасшего, но ещё дымящего костра спят в самых нелепых, причудливых позах молодые туристы; призраки бесследно исчезли вместе с темнотой; ничто не нарушает покоя. Сизиф медленно подымается с земли; спускается по влажному от росы склону к руслу ручья, вдоль которого стелется густая полоса тумана; не спеша умывается студёной водицей и начинает привычно катить свой извечный камень к дальней вершине, из-за которой вот-вот взойдёт солнце.

PlusТы

(Избранные места из переписки Карла Маркса с Карлом Каутским)

Письмо первое (от Карла Маркса Карлу Каутскому)

…затем вы ещё подымаете вопрос о так называемой «барачной поэзии». Я сам в юности был склонен к анархизму и андеграунду. Прекрасно помню как мы сбегали с лекций старика Гегеля в ближайшее бистро, чтобы за кружкой шнапса поспорить о литературе. Помнится тогда много шума наделал роман этого… как его, чёрта?.. запамятовал… «Страдания юного зоофила». Язык просто восхитительный! Вы пробовали когда-нибудь говяжий язык под грибным соусом? Однажды соус оказался из бледных поганок, и я дня три не слазил с унитаза, но зато перечитал всего Сартра и Гегеля. Позже, когда у меня начала расти борода, меня исключили из общества любителей экстремальной словесности. Все эти заблуждения юности давно в прошлом. Впрочем, я иногда почитываю грешным делом рецензии в толстых литературных журналах. Но не более того. О «барачной» поэзии я впервые услышал в Испании, во время чтения своих лекций по теории классовой борьбы. Это находилось в какой-то связи с Федерико Гарсией Лоркой, но я сейчас уже не помню подробностей. Было бы крайне интересно и полезно (в плане литературной патологии) изучить данный феномен более обстоятельно. Если тебя не затруднит, сообщи мне всё, что знаешь об этом направлении и его представителях.

С коммунистическим приветом, твой Карл.