Аббат

Бумага, которую он передал Роланду, представляла собой свидетельство монаха аббатства святой Марии, отца Филиппа, именовавшего себя «недостойным ризничим», в котором последний заверял, что «он, дав клятву о неразглашении, сочетал священными узами брака Джулиана Звенела и Кэтрин Грейм; но, когда Джулиан раскаялся в этом союзе, он, отец Филипп, греховно согласился утаить и скрыть этот брак, благодаря каковому сговору между ним и вышеупомянутым Джулианом Эвенелом несчастная девица была введена в заблуждение и считала, что церемонию бракосочетания совершило лицо, не имевшее духовного сана и не обладавшее правом на подобные обряды. Означенное греховное сокрытие истины нижеподписавшийся считает причиной того, что его стал мучить водяной дух, который своими злыми чарами заставлял его в ответ на любой вопрос, в том числе касающийся самых возвышенных предметов, распевать лишь нелепые отрывки из старинных песен, а кроме того, постоянно досаждал ему ревматическими болями. Вот почему он составил это свидетельство и признание, с указанием даты и дня означенного венчания, и отдал своему законному наставнику, отцу Бонифацию, аббату монастыря святой Марии, sub sigillo confessionis»note 86.

Из письма, написанного Джулианом и аккуратно приложенного к свидетельству, явствовало, что аббат Бонифаций вмешался в это дело и добился от барона обещания признать свой брак; однако смерть обоих супругов — самого Джулиана и его обманутой жены, — равно как и отказ аббата от своего сана, притом, что святой отец ничего не знал о судьбе их несчастного ребенка, а, главное, его собственная апатичная и бездеятельная натура, — все это привело к тому, что дело было полностью забыто и лишь во время случайной беседы с аббатом Амвросием о судьбах рода Эвенелов оно снова вынырнуло из небытия. По просьбе своего преемника бывший аббат принялся, за поиски, но никто не помог ему разобраться в тщательно сохраняемой пачке бумаг с записями различных церковных казусов и важных признаний на исповеди, так что это свидетельство могло бы остаться навсегда погребенным среди них, если бы не более тщательные поиски сэра Хэлберта Глендининга.

— Выходит, что вы теперь, пожалуй, унаследуете Эвенел, мейстер Роланд, после того как мои хозяева отправятся на покой, — сказал Адам. — У меня к вам будет всего одна просьба. Надеюсь, вы мне не скажете «нет»?

— Ни в коем случае, если в моих силах будет сказать «да», мой верный друг…

— Ну так вот, если я только доживу до того дня, я вынужден буду продолжать кормить соколят непромытым мясом, — сказал Вудкок твердо, но, видимо, не будучи уверен в том, как будет воспринято это его требование.

— Ты будешь кормить их как захочешь, — смеясь, ответил Роланд. — Я стал старше всего на несколько месяцев с тех пор, как покинул замок, но я набрался достаточно ума, чтобы не спорить со знатоками своего дела в области их собственного ремесла.

— Тогда я не поменяюсь местом даже с сокольничим короля, — воскликнул Адам Вудкок, — или самой королевы! Впрочем, говорят, что она теперь сама попалась в клетку, и ей уже никогда не понадобится сокольничий. Я вижу, вас это печалит, и я готов погрустить с вами вместе; но что поделаешь, Фортуна летит своим путем, хотя бы человек призывал ее до хрипоты.

Аббат и Роланд отправились в замок Эвенелов, где священника ласково приветствовал его брат, в то время как хозяйка замка проливала слезы радости, узнав, что, оказывая покровительство сироте, она помогала единственному оставшемуся в живых отпрыску своего рода. Сэр Хэлберт Глендининг и все его слуги немало удивлялись, той перемене, которую произвело в их прежнем домочадце столь непродолжительное знакомство со светом, и радовались, увидев вместо капризного, избалованного и взбалмошного пажа скромного и непритязательного юношу, слишком уверенного в себе и в своих видах на будущее, чтобы горячиться или обижаться, требуя уважения, которое ему теперь оказывали охотно и добровольно.

Старый мажордом Уингейт первым начал петь Роланду хвалу, которой тут же стала громко вторить и миссис Лилиас, никогда не расстававшаяся с надеждой, что господь наставит юношу в духе истинной веры.