Аббатиса

Переписчицы склоняются над рукописями, пряхи над пряжей, ткачихи ткут холсты, кухарки пекут отборный хлеб для вечерней трапезы. Все в трудах: целый день чинили сломанное, шили хабиты, вязали чулки, делились сплетнями и историями, сушили глиняные миски и чашки в печи для обжига. В далеком внешнем мире над пылью и зноем Святой земли реет знамя анжуйских королей, но Мари предчувствует, что еще до окончания года третий крестовый поход завершится плачевно и страшно.

Любимый орленок Алиеноры ныне – оперившийся орел с окровавленным клювом, свирепый когтями и нравом.

Об Алиеноре рассказывают такое, что Мари пылает гневом. Говорят, что она распущенна, ненасытна, спит с целыми семьями, от дряхлых старцев до последних из слуг. Ходят слухи, будто удовлетворить ее способен только жеребец.

Мари пишет об этом Алиеноре, чтобы предупредить, но та лишь отшучивается.

Теперь королева свободно перемещается по свету, самоуверенно едет, куда захочет, не понимая, что и она носит с собою свою обитель, невидимую обитель без стен, обитель своих знакомых, очень большую, но все ж заключенную в тело и разум. Все души ограничены сферой собственного сознания. По крайней мере, Мари сознает наложенные на нее ограничения, Алиенора же в своей бесконечной самоуверенности почитает себя свободной.

Мари поднимает глаза, глядит в окно: режущий ветер стих, деревья в сияющих ледяных панцирях наклонились вперед, в воздухе бьется тусклый зимний свет.

В пальцах ее зарождается священный огонь, обжигает, бичует члены, собирается в горле, раскалывает зрение.

И стремительно на нее нисходит третье видение, явленное своей верной дочери Пресвятой Богородицей Марией.

Над каменными стенами огорода Мари видит голые макушки яблонь, груш, абрикосов, с этим образом зрак Мари поднимается в воздух на высоту дортуара, она видит весь сад, прислоненную к дереву позабытую лестницу, а на длинном плоском возвышении за садом – кучи спиленных веток, дожидающиеся весеннего костра. Земля в этом месте трясется, ходит ходуном, вздымается волной, точно и не земля это, не камень, не толстый слой дерна, а морская ширь, дрожь достигает даже ступней Мари, упирающихся в камень клуатра. В земле разверзается яма безупречной округлости и невиданной глубины, из ямы пробивается диковинное деревце медного цвета. Деревце растет быстро, корни его простираются еще быстрее и вот уже достигают края равнины, ствол тянется к небесам, проворно пускает толстые ветви и сучья из серебра, золота, меди, бронзы, тень дерева закрывает стены аббатства, падает на холм и на пруд, на свинарник и на овчарню. Из последних разлапистых веток толщиною с руку Мари пробиваются широкие листья, как паруса, и на срединной жилке каждого листа вытиснен белый крест. Теперь на дереве распускаются цветы, огромные белые колокольчики выше самых высоких женщин, цветы раскрываются, в них, словно тычинки, висят вверх ногами обнаженные девушки, к щиколоткам их привязано по волоску, достающему почти до земли. Одни цветы остаются, другие облетают, лепестки осыпаются на землю, девушки изгибаются, превращаются в плоды, вокруг них набухают семяпочки, красные, как карбункулы, зеленые, как изумруды. Почки так разрастаются, что в конце концов под их тяжестью ломаются ветки, почки падают на землю, раскалываются от удара: внутри безликие женщины, они с трудом садятся в снежистой мякоти.

А потом лихорадочный рост прекращается, плоды-женщины и цветы-девушки оборачиваются на восток, прислушиваются, прыгают обратно на дерево, оно втягивает в себя ветви, цветы, плоды и листья, скрывается в яме, из которой росло, и яма с глухим рокотом смыкается, мир вновь оживает, дует ветер в пронизывающей прохладе, снова слышны голоса монахинь. Хор новициаток репетирует. И с их голосами видение исчезает.

Аббатиса Мари легко взбегает в свою тесную, жарко натопленную келью, где приоресса Тильда пишет письма, а субприоресса Года составляет родословные монастырской скотины, чтобы не было кровосмешенья. Они заговаривают с Мари, но их голоса растворяются в воздухе. Она берет книгу и, записывая, все понимает.