Аббатиса

На деле же, продолжает Мари, ваша мама ждала. И однажды ночью, когда ветер выл так громко, что монахини не слышали собственный голос и не находили себе места, потому что полоумная сестра Гита встала во время чтения за легким ужином и уверенно заявила: сегодня полнолуние, в такие ночи оборотни рыщут волками и, тяжело дыша, заглядывают в окна к мирно спящим на своем ложе христианам, со своей постели в дортуаре Вульфхильда увидела, что противная девчонка встала, зажгла огарок свечи и направилась в уборную. Вульфхильда прокралась за нею – босая, хоть холод был жуткий. Девица зашла в уборную, Вульфхильда неслышно достала подкову, которую заблаговременно припрятала в бурьяне, и просунула в ручку двери, таким образом заперев девицу в вонючем и грязном отхожем месте. Вульфхильда молча притаилась в темноте, а девица с криком принялась колотиться в дверь, но ветер выл так громко, что ее никто не услышал. А когда у девицы догорела свеча, Вульфхильда взяла метлу и начала скрести по стене; девица от испуга лишилась чувств. Вульфхильда вернулась в дортуар и легла спать. Полузамерзшую беднягу освободила магистра: она проснулась незадолго до утрени и увидела, что постель девицы пустует. Утром магистра выстроила облаток, спросила, кто совершил сей греховный поступок, Вульфхильда вышла вперед и сказала тихонько: я. Теперь мы квиты. Магистра жестоко избила ее, но Вульфхильда не раскаялась.

Дочери Вульфхильды рассмеялись. Узнаю маму, сказала Хависа.

Однажды я видела, говорит Мильбурга, как мама после доброго меда и орехового пирога, которым ее потчевали у арендатора, вскочила из-за стола и выпрыгнула в окно: она догадалась, что арендатор ее отвлекает, а слуги его тем временем увели половину овец на дальнее пастбище, чтобы скрыть истинные размеры его богатства.

Я тоже при этом присутствовала, подхватывает Вульфхильда-младшая, мама, конечно же, оказалась права.

А что случилось с той злой девицей, спрашивает Идон, они с мамой потом подружились? Ведь на нее невозможно долго сердиться. Мы с сестрами видели эту монахиню?

Мари с улыбкой гладит Идон по голове. Она не говорит ей, что история кончилась печально, что через месяц бедняжку лягнула лошадь и проломила ей голову и что Мари – обычно она помнит всех своих дочерей, она вообще помнит всё – позабыла имя этой девицы, так издевавшейся над Вульфхильдой.

Свеча догорает, Нест зажигает новую, на лице ее усталость. Идон спит, положив голову маме на грудь; Вульфхильда неожиданно испускает хрип. Ее длинные ресницы слиплись. Мари, затаив дыхание, ждет, когда Вульфхильда сделает вдох. Быть может, лихорадочно соображает Мари и кладет ладони на сердце Вульфхильды, направляет в ее тело всю свою силу, быть может, каждая мысль – мольба. Вернись, просит она. Если Пресвятая Дева еще когда-нибудь явит Мари чудо, то пусть сейчас, пусть в легкие Вульфхильды вернется дыхание, пусть кровь прильет к ее лицу, пусть глаза ее откроются, пусть огромные, заскорузлые, обожженные солнцем руки вновь коснутся лица Мари. Но тишина не кончается. Страх оставляет Мари, она убирает руки с сердца подруги. Что ж, думает Мари, мою мать тоже не удалось вернуть. Несмотря на всю свою внутреннюю силу, Мари не умеет наложением рук воскрешать мертвых. Она смотрит на дочерей Вульфхильды, на лицах их – сперва у одной, потом у другой – читается понимание совершившегося.

Мы встретимся с нею в будущей жизни, говорит Мари. Боль чересчур велика, чтобы в это не верить.

Нест возвращается в обитель. Дочери в горе ложатся спать.

Мари всю утреню сидит над телом последней из женщин, кого она любила своим сердцем, а не заимствованным сердцем аббатисы. Больше никого не осталось: ни ее матери, ни пятерых ее теток, ни Цецилии, ни королевы, ни Вульфхильды.

Смеркается, жар оставляет Мари, и она понемногу преображается. Ни сияющих белоснежных одеяний, ни грозного голоса из облаков, лишь смерть дочери ее сердца да бесконечная тьма.

Мари не раз доводилось молиться, но до сего дня она молилась, точно загадывала желание и бросала монетку в гладь вод, это была смутная надежда, устремленная наружу. Мари адресовала молитву не навязанной ей суровой Троице, а Богородице с лицом ее матери. Даже в молитве Мари проявляла строптивость.

Теперь она понимает то, что давно было очевидно. Она вела жизнь праведную, воздерживалась от греха, говорила правильные слова, но в глубине души лелеяла мятежную гордыню.

Самонадеянность Мари обернулась смертельной болезнью Вульфхильды. Ее неутолимая алчность поглотила дочь ее сердца. Необходимость постоянно расширять аббатство, в котором она видела продолжение себя. Все ее поступки отвечали на вопрос, что она могла бы сделать в мире, если бы ей дали свободу.

И теперь, сидя подле мертвой подруги, Мари отрекается от алчности, всегда озарявшей ее изнутри. Она будет заботиться о том, что есть. Она выучится довольствоваться тем, что имеет. От человека столь честолюбивого подобное покаяние потребует усилия воли, постоянной битвы с дьяволом в облике самой Мари.