Абель-Фишер

Эмиль Гольдфус, приятнейший и обходительнейший в жизни, поставил своих приятелей-живописцев в неловкое положение лишь однажды: на собственном процессе. Все они, дававшие показания до и после процесса, не могли не отозваться о «русском шпионе» с долей искреннего восхищения. Оно преобладало, взяло верх над страшными обвинениями. И эти «моральные свидетели» невольно, помимо собственного желания убеждали присяжных и суд, что смертная казнь в данном конкретном случае будет неуместна. Даже вызванный для дачи показаний в ФБР лифтер Гарри Мак-Мулен внес свою крошечную лепту в обеление полковника Абеля. Он с изумлением рассказал, как мистер Гольдфус починил вышедший из строя лифт в доме, где жили десятки художников. Принес собственные инструменты, поковырялся немного в сложном механизме, и застывший лифт вдруг заработал. А еще лифтер вспомнил, что «Эмиль вообще дружище сердечный. Даже пригласил разок на чашечку кофе. От других такого не дождешься!» Симпатии завоевывались умело. Но тут не в разведке дело — в личном обаянии, в симпатии к людям, независимо от положения. Точно так же Вильям Генрихович относился ко всем и везде. Такая была натура.

Поначалу появление в зале суда «русского шпиона» Рудольфа Абеля вызвало некоторое разочарование среди тех, кто имел честь увидеть полковника впервые. «Он мог бы пройти мимо меня хоть сто раз, я бы вообще его не заметил», — признался старший присяжный Джон Даблин. Ему как один вторили свидетели-художники: «Эмиль обладал гениальной способностью оставаться незамеченным».

Процесс стал единственным в своем роде. Первый раз в истории США перед судом предстал по обвинению в шпионаже и был осужден на 30 лет советский гражданин. Впервые к иностранному гражданину применили так называемый «закон Розенберга», когда чета Юлиус и Этель Розенберг закончила жизнь на электрическом стуле. Правда, по обвинениям в атомном шпионаже, которым они не занимались. В «законе Розенберга» действительно прописано: «человек может быть осужден на смерть, если шпионил в пользу страны, с которой США легально пребывают в мире».

Эту линию весь процесс и гнул судья Байерс. Ему было наплевать, что не только имя, но и дела подсудимого так и остались неизвестны, а сам он не произнес ни слова в свою защиту. Председательствующий заранее заклеймил его виновным: «Суду почти ничего не известно о личной жизни этого человека. Мы ровным счетом ничего не знаем о его истинном характере. Хотя мы не можем проникнуть в душу подсудимого, понять психику личности, известной нам под именем Абеля, собранный материал обязывает, чтобы его судили как человека, который сознательно выбрал собственное призвание. Он полностью осознавал последствия. Знал, какие опасности несет эта работа и какую цену ему придется заплатить в случае ареста».

Еще одним свидетелем обвинения выступил к тому времени уже арестованный сержант американской армии Рой Родс. Он признался суду в том, что был завербован в СССР, когда служил в бюро военного атташата США в Москве, и выполнял задания советской разведки. На Родса навел Хейханен. Сержант убеждал суд в своем отказе работать на СССР: после возвращения домой русские шпионы разыскали его, но он отказался с ними сотрудничать. Признания не помогли, и 21 февраля 1958 года Рой Родс по приговору суда отправился на пятилетнюю каторгу.

Заключительная речь обвинителя Томпкинса скорее была полна патетики, чем доказательствами. На основе собственных догадок, ничем реально не подтвержденных, он настаивал на том, что полковник Абель чрезвычайно успешно выполнял свою разведывательную миссию. Его потенциальная возможность нанести урон безопасности США виделась обвинителю огромной. «Эго необыкновенный шпион, — убеждал Томпкинс, — настоящий профессионал! Полковник выполнял работу, которую сам для себя добровольно выбрал. Он знал правила игры, и его семья — тоже».