Абель-Фишер

Д.: — А что есть на свете постоянного? Величие? Но и оно бывает унижено. Законы? Они меняются. Слава? Ее опережает зависть. Красота? Она увядает. Друзья? Они изменяют.

А.: — Я говорю о постоянстве диалектическом, о постоянстве — в развитии. А насчет друзей — это вы зря.

Д.: — Но жизнь быстротечна, как сон. Судьба подымает и низвергает человека. Погоня за пустой славой наполняет все людское существование, и тому немало примеров в истории. Ведь мог быть доволен своим царством Дарий, своим счастьем Поликрат, своим мужеством Ахилл, своей женой Агамемнон, своим искусством Архимед, своей мудростью Сократ, своей ученостью Пифагор. Но конец их был печален.

А.: — Вы вспомнили времена до нашей эры. Что ж, древнеперсидский царь Дарий создал в свое время могущественную державу. Поликрат — правитель острова Самос, сделал его одним из самых богатых в Греции. Герой Троянской войны Ахилл совершил много удивительных подвигов. Предводитель греков в этой войне Агамемнон был убит своей женой. Последний царь Трои Приам имел пятьдесят сыновей, которые дружно жили в отцовском доме. Не говорю о знаменитых Архимеде, Сократе и Пифагоре. Жизнь покидает и великих людей, но слава об их добродетели и деяниях остается навеки. Это не пустые слова…

От автора этой книги

Оторвавшись от записей полковника Мутовина, замечу: конечно, и в тюремной камере, и на суде продолжался бесконечный спор двух школ, разных мировоззрений, высочайших интеллектов. В этом вечном противостоянии идеологий нет и не может быть единственного победителя. С годами и веками критерии меняются, а жизнь действительно быстротечна. Но праведники, создающие, как Абель, материальные блага, остаются в памяти вместе со славой об их деяниях. Прибегаю к высокому стилю, но что делать, если воспользоваться им заставляет сам ход документально записанного повествования.

Возвращаемся к беседам Мутовина с Абелем… Однажды во время очередной прогулки Иван Иосифович напрямую спросил: опасался ли Рудольф Иванович провала, предчувствовал ли его возможность?

— Иногда говорят, — ответил Абель, — будто разведчик, постоянно находясь под угрозой ареста, свыкается с этой мыслью и у него притупляется чувство осторожности. Надо мной такого сознания не довлело, хотя смертельная опасность всегда была рядом. Как солдат свыкается с мыслью о гибели в бою, так и разведчик сознает наличие такой печальной возможности. Я старался думать лишь о том, как лучше выполнить порученное задание…

— Не раз вспоминали мы с Рудольфом Ивановичем и книгу Донована «Незнакомцы на мосту», — продолжает Мутовин. — Я все интересовался у Абеля, прав ли был Донован, писавший, что во время судебных заседаний русский полковник не беспокоился за свою судьбу. Действительно ли не было волнений?

— Уже вернувшись в Союз, — признался Абель, — я часто размышлял, почему я не волновался за себя. Думаю, что мой арест заставил меня прежде всего думать о том, как уберечь от провала своих помощников. А думая о них и спасая их, я старался избавиться от мысли о собственной судьбе.

Спросил я Абеля и о том, как и когда узнал он о захвате Пауэрса.

— Об этом мне стало известно через неделю после того, как его сбили. — Абель улыбнулся, воспоминание было приятным. — Тогда я находился в тюрьме. Была тяжелейшая скука. В такие минуты лучше всего отвлекают математические расчеты, которыми я и занимался. Неделю я не знал, что происходит в мире. И тут вдруг в окно камеры кто-то протянул мне газету. Бросился в глаза заголовок, что под Свердловском сбит американский самолет У-2, а пилот Пауэрс схвачен русскими и ему грозит суд как шпиону.

— О чем вы сразу подумали?

— Это была приятная новость. — Абель откинулся на спинку стула, провел ладонями по голове. — Первой была мысль, что враг попался и будет наказан. Но когда стало известно, что Пауэрсу присудили всего десять лет и из них только три года тюрьмы, я счел наказание довольно мягким. Мне-то «за пребывание на территории США без регистрации в государственном департаменте» по закону должны были дать максимум пять лет, а «влепили» тридцать.