Аберистуит, любовь моя

Оставив его посмеиваться в свой «латте», я неспешно отправился по Эспланаде на встречу. Отец Ренальдо прилетел из самого Рима, и я не хотел, чтобы он долго ждал. День был прекрасный; проходя мимо нового Пирса, дерзкого архитектурного гибрида эдвардианских решеток и водопадов прозрачного пластика, я боролся с противоречивыми эмоциями в груди. Именно в такие моменты я вновь задавался все тем же вопросом: правда ли все случилось так, как я думаю? В ту ночь два года назад на борту самолета, когда родился ужасный секрет? Секрет, который вечным клеем соединил нашу с Ллиносом дружбу, но о котором, как ни парадоксально, ни один из нас не смеет заговорить? Правда ли это случилось так, как я себе представляю? «Пять секунд! Четыре секунды! Три секунды!» – кричала бомбардир, а молнии отскакивали от крыла, и сверкающие воды озера Нант-и-Мох вздымались под плексигласовым носом самолета. «Две секунды, одна секунда! Пошла! Пошла! Пошла!» И в этот миг наши руки метнулись к рычагу, чтобы остановить сброс бомбы и спасти Город. Однако, метнувшись, они соприкоснулись – едва ощутимо, как крылья бабочки, – и возникло то замешательство: я уверен, что оно возникло, и мы оба это почувствовали, – то странное чувство между нами, едва ли не телепатия, когда мы прозрели богоподобную власть, дарованную нам в это мгновение ока. Мы взглянули друг на друга и в момент обоюдного озарения увидели разнузданную ярость вод, несущихся по Грейт-Даркгейт-стрит; увидели волны – гордых белогривых коней, разбивающих копытами конфетные лавки и лавки, торгующие пресс-папье из сланца; увидели взрывающиеся окна «Мулена» и смытые в море портовые магазинчики чайничных попонок; мы увидели конец игровых аркад и притонов с глазированными яблоками. И в этот квант времени мы подумали обо всем, что было, и обо всем, что может или не может быть, – и между нами промелькнул тот самый взгляд, и мы как бы сказали: «к едреной матери» – и убрали руки. И бомба упала. Этой сцены в фильме не увидите.

Я никогда не узнаю наверняка. Мир полон тайн. Ни следа Ковчега, например, не было обнаружено, если не брать в расчет отдельных кусков дерева гофер, которые до сих пор изредка всплывают. И потом – еще кое-что. Пятно, которое вновь и вновь появляется на асфальте там, в Гавани, – его Мейрион назвал муниципальным стигматом. Вот уже четвертый раз они положили новый слой – эти прагматики с голыми торсами, которых прислал муниципалитет, с их котлом булькающего гудрона и полосатой полотняной палаткой. И вновь оно появилось; словно к крови, пролитой тогда ночью, был подмешан фотозакрепитель. Обычно я бы, не задумываясь, отмахнулся от этого, как от лепета суеверных дураков. И уж точно я не верю в привидения; я даже ей самой говорил об этом, черт возьми! Но, проталкиваясь сквозь толпу паломников и лотки с реликвиями, занимая свое место в рядах жаждущих приобщиться, я гляжу на кляксу на асфальте и не могу не задуматься. Потому что, как бы я ни старался, есть две вещи, которые я не в силах отрицать: отметина в самом деле как раз на том месте, где погибла Бьянка. И если вы сильно прищуритесь, то сможете различить очертания девушки в баске и шляпе фасона «печная труба».

Об авторе

После краткой карьеры самого скверного в мире торговца алюминием, Малколм Прайс работал копирайтером в Лондоне, позже в Сингапуре. За это время он создал рекламные компании для знаменитой «Сингапурской девушки», а также писал туристическую имиджевую рекламу для ранее людоедских племен Борнео – группы людей, которых он считает самыми цивилизованными клиентами, с которыми ему приходилось иметь дело. В августе 1998 года он оставил работу, взял билет на сухогруз в Южную Америку и принялся за написание книги «Аберистуит, любовь моя». Первый черновой вариант был закончен где-то у берегов Гвианы. Ныне автор проживает в Бангкоке.