А потом его лицо вдруг сделалось серьёзным и сосредоточенным.
Эта его особенность, мгновенные перемены настроения, всегда выводили меня из себя, сбивая с толку.
– Только не улетай, – с тоской проговорил брат.
– Хватит! – резко поднялась я со скамьи. – Ты меня пугаешь, своими дурными разговорами. Лучше убирайся отсюда. Тебя не приглашали.
– Ладно, уйду. Только пообещай звонить каждый день. Ну, или хотя бы отвечать на мои звонки?
– Обещаю. А ты, в свой черёд, пообещай найти себе хорошую девушку и встать на стезю добродетели.
Мы оба рассмеялись, пытаясь развеять тягостную атмосферу, похожую на приближающийся грозовой фронт.
– Уже нашёл девушку. Но не знаю, удержусь ли на тернистом добродетельном пути.
– Тернии – это самое то. Ты же любишь боль?
– От пороков, но не от добродетели, – подмигнул он мне на прощание, поцеловав в щёку. – Береги себя.
– Всегда, – пообещала я.
Глава 12. Сандра
Расставаться всегда грустно поэтому я редко смотрю кому-то вслед. Почти никогда. Ненавижу расставаться даже больше, чем привязываться.
Привязанностей и любви я избегаю всеми возможными способами, но Энджел – он внутри круга, который я старательно очертила вокруг себя.
Энджел всегда со мной, где бы не был он и где бы ни была я.
– С братьями сложнее всего, да?
И когда только змея-Синтия успела ко мне подобраться? Я не заметила.
– Не понимаю, о чём вы.
– Прекрасно понимаешь.
У всякого яблока свой червячок. У Кристалл-Холла это Синтия. Если бы не она это место стало бы райским.
– Думаю, история моих отношений с братом сильно отличается от вашей.
– Склонна с тобой согласиться. Не холодно здесь сидеть?
– Нет.
Я солгала. На самом деле я замёрзла.
Поэтому на её предложение: «Пройдёмся?», – возражать не стала
Весна в это время года довольно капризная, я бы даже сказала, мерзкая. Промозгло, холодно, переменчиво, сыро. Никакой романтики.
Когда я читаю о «предчувствиях» и «обещаниях» этого короткого поздне-мартовского и ране-апрельского периода, я, откровенно говоря, лишь недоумённо пожимаю плечами. Никакого предчувствия. Лишь тяготишься затянувшейся непогодой.
Синтия шагала впереди по бетонной дорожке, убегающей вглубь загущенного парка.
Дом уже полностью привели в порядок, а вот окружающая его территория требовала человеческих рук. И они были – то одна, то другая бригада работали постоянно. Но эту часть парка не трогали, видимо, получив особые указания.
– Не хочешь поинтересоваться, куда мы идём?
– И так сейчас узнаю. Зачем попусту тратить слова?
– Я и забыла, какой это дефицит! – насмешливо фыркнула Синтия.
Мне совсем не понравилось направление, в котором мы двигались. В белом строении я подозревала усыпальницу.
– Хотите провести экскурсию в склеп? – недоверчиво протянула я.
– Ты возражаешь?
– Трупы никогда меня не интересовали ни в каком качестве.
– Тебе стоит кое-что увидеть.
– Ну, если вы настаиваете, – тяжело вздохнула я.
Внутри усыпальницы оказалось удивительно чисто. Видимо, была отличная вытяжка – ни запаха тлена, ни пыли. Воздух свежий. Надгробия в идеальном порядке.
И всё вокруг так странно, словно мы вошли не в гробницу, а в какую-то лабораторию. Обстановочка та ещё. Будто кто-то, совсем спятив, решил скрестить науку, магию и религию.
Наверх склеп выглядел небольшим, но внизу строение будто вырастало в размерах, как минимум, вдвое, превращаясь в мрачный и запутанный лабиринт, по которому Синтия двигалась с уверенностью, свидетельствующей о том, что она частенько здесь бывала.
У одной из белых плит, над которой стояли две огромные вазы с гранитными розами, она притормозила. Вдоль всей плиты шла надпись буквами с вычурными вензелями: «Альберт Элленджайт». Годы жизни были сколоты.
– Ты ведь не веришь мне, правда? – спросила Синтия, не оборачиваясь, словно бы в задумчивости разглядывая надпись.
– Правда.
– И всё же моя реальность скоро станет твоей. Интересно, что ты тогда скажешь?
– Посмотрим, когда доживём.
– Сомневаешься в своей способности пережить инициацию? – она наконец обернулась, и глаза её сверкали, словно у кошки, выходящей из тёмной комнаты. – Об этом не беспокойся. Переживёшь. Ведь ты нужна мне – живой!
Она медленно перешла от одной надгробной плиты к другой и вновь застыла над ней.
«Ральф Элленджайт».
«Facta sunt potentiora verbis».
– Что это означает? – спросила я, проводя ладонью по рельефным буквам.
– «Поступки сильнее слов».
– Почему она здесь, эта надпись?
– Потому что мне казалось, что эта фраза могла бы ему понравиться. Сейчас сильно сомневаюсь в этом. Порой мне кажется, что, чтобы я не сделала, Ральфу ничто не будет по душе лишь потому, что это сделала я!
– Не стану спрашивать, верите ли вы в реальность того, что намерены сделать – итак понятно, что верите. Но – зачем?
– Что – зачем?
– Зачем сначала убивать человека, а потом пытаться его воскресить?
– Я тогда не думала, что смогу это сделать, а теперь хочу всё исправить.
– Думаю, где бы ни была сейчас его душа – ему это не нужно…
– Конечно, ему не нужно, глупая ты гусыня! Это нужно мне! Разве не понятно?! Я хочу, чтобы дорогие мне существа были рядом! В этом нет ничего сложного для понимания!