Абхазская повесть

Шарообразные, аккуратно подстриженные, стояли декоративные буксусы и лавровые деревья, между ними пламенели канны. На одной из магнолий белел не успевший упасть цветок. По-летнему светило солнце. У Дробышева сразу ослабели ноги, он присел на камень у ограды. С другой стороны улицы за ним удивленно наблюдал шофер. В машине монотонно отстукивал счетчик. Рядом с такси, в ларьке, изнывая от жары и скуки, продавец ел мороженое. Прошел электровоз с длинным составом товарных вагонов, прогудел и скрылся в туннеле. Было тихо и буднично. На противоположной стороне стояли большие дома из белого камня с нарядными балкончиками. Раньше здесь прятались в зелени маленькие деревянные домики. Он поднялся и пошел к машине.

Вечерело. Кое-где вспыхивали огни лампионов. С наступлением сумерек все больше гуляющих заполняло набережную, улицы и сады.

Отдохнув, Федор Михайлович вышел в город. Кафе напротив было полно. Он смешался с толпой и направился в сторону центра. Гуляя здесь раньше, он не успевал здороваться. Сейчас не увидел ни одного знакомого лица.

Он прошел мимо гостиницы «Ткварчели», где останавливался, когда впервые приехал сюда, мимо «Рицы», где жила Елена, увидел новое здание театра с цветными каскадами фонтанов. Гора, некогда приют «шакалов», была залита электрическим светом. Общительный прохожий охотно пояснил, что гора теперь называется Сухумской, там парк и на вершине ресторан.

— Владение нашего Луки, — добавил он с улыбкой.

— Что за Лука? — продолжая рассматривать гору, поинтересовался Федор Михайлович.

— А ты приезжий, курортник? — спросил прохожий. Дробышев кивнул головой.

— Э, это наша знаменитость. У него, понимаешь, шесть детей — и все девочки.

— Сихарулидзе?! — воскликнул Дробышев.

Сухумец удивленно посмотрел на него и разочарованно протянул:

— А говорил приезжий! — и, махнув кому-то рукой, скрылся в толпе. Итак, первый знакомый был найден. Федор Михайлович решил немедленно идти на гору, но раздумал и пошел бродить по набережной.

Долго ходил он в этот вечер по чудесному городу. Из залитых светом домов и санаториев доносилась музыка, в аллеях и парках звенели смех и песни. А над всем этим постепенно затихающим шумом, на черном бездонном небе горели яркие осенние звезды. Только они и были прежние. Они и море!

Так же как и раньше, оно покорно лежало у ног, мягко шелестело прибоем и серебристая лунная дорога, переливаясь и играя, уходила к чуть светлой линии горизонта.

В гостиницу Дробышев вернулся поздно, послал записку Сихарулидзе и лег, но заснул только на рассвете.

— Открыто, входите! — не поворачивая головы, сквозь сон крикнул с кровати Дробышев. И скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то стоит в дверях и переминается с ноги на ногу.

Федор Михайлович повернулся и увидел седого человека. Что-то кольнуло в сердце. Знакомыми были и сутулая фигура, и большие добрые глаза, пристально рассматривавшие его, и мягкая застенчивая улыбка.

— Андрей! — крикнул Дробышев, спрыгнул с кровати и, как был в трусах, бросился к своему другу.

Так произошла встреча с Анрдеем Дмитренко. И не только с ним. В коридоре стоял, не решаясь войти, Лука Сихарулидзе, тот самый Лика, который помог разоблачить Жирухина.

— Как дочки, Лука?

Все было в порядке, все замужем. И Сихарулидзе — давно дедушка.

Они сидели в номере, на балконе, бродили по городу, обедали на горе в ресторане. И говорили, говорили. Дмитренко узнал, что генерал Березовский убит в последних боях у озера Балатон в Венгрии, Хангулов работает в научно-исследовательском институте, женат, у него трое детей.

— А Обловацкий, Строгов живы?

— Оба живы. Строгов воевал. Недавно вернулся в Москву. Женился, получил квартиру.

— Ну, а Обловацкий?

Оказалось, что Сергей ушел из органов, окончил «Плехановку».

— А где Иван Александрович? — нерешительно спросил Дробышев, точно чувствуя, что его нет в живых, раз сам Андрей не сказал о нем ни слова.

— Убит наш Иван Александрович, — вздохнул Дмитренко. — В конце сорок второго, в боях на перевалах. А какой человек был.

— Кого видел из наших?

— Приезжал сюда из Тбилиси Пурцеладзе, полковник, толстый и важный стал. Миша Чиковани здесь. Работает, по-прежнему влюблен в свою жену. Двое ребят у них. Хотя какие там ребята — здоровые парни. Чочуа — в Совете Министров. Вот уж кто не изменился совсем, такой же скромный и неразговорчивый. Как-то встретил Шервашидзе, помнишь, твой хирург. Старый стал, но все такой же подвижный, энергичный. Спрашивал, где ты, жив ли? Он теперь профессор.

Узнав, что Дробышев хочет пойти на кладбище, Дмитренко предложил проводить его. Когда они втроем проходили мимо обкома, к ним подошел Константиниди. Здороваясь с Дмитренко, он посмотрел на Федора Михайловича:

— Товарищ Дробышев? — спросил он неуверенно.

— Дробышев! — ответил Федор, пытаясь вспомнить, кто это. Константиниди затряс ему руку. Чувствовалось, что встреча его взволновала.