Абхазские сказки и легенды

Жена последнего Хатта тут же поняла ее. Тоже молча, как этого требовал обычай, она спустилась к Мутному Омуту, набрала воды и, не оглядываясь, понесла домой. Молча же нашла какие-то травы, свойства которых были известны чуть ли не ей одной. И приготовила снадобье.

Над этим хохотали и судачили в селе. Но скотина была спасена. Русалка торжествовала. Она-то знала, что это ее чары. А последний Хатт сказал жене:

— Что могут значить твои травы, когда люди в космос летают!

— Тише, тише, — пришла она в ужас от его слов. — Грех! — и повернулась в сторону Мутного Омута, словно желая удостовериться, что адзызлан действительно не слышала мудрствований ее дуралея.

А на другой день Хатту надо было пропахивать кукурузные ряды на приусадебном участке. Как и все «философы», он был неважный хозяин и, конечно, собственной лошади не имел. С раннего утра до полудня, пока солнце не начало палить, его сосед пахал сам. После этого он распряг лошадь и одолжил последнему Хатту. Хатт пахал под нещадным июльским солнцем. Несколько раз он приводил поить лошадь к заводи, где мы, дети, купались. «Не утоните, вы!» — говорил он и был в этом вполне нормален. А через несколько часов мы, дети, прибежали на шум.

С последним Хаттом случилось нечто вроде солнечного удара. Он вырывался из рук мужчин рода Габба. «Отпустите меня, там смеются и пляшут!» — умолял он. Но его не пускали. Он рвался туда, где не было ничего, кроме болотистого поля, да за ним Мутного Омута — обители русалки. В остальном он был благоразумен: вырываясь к веселью и пляскам, которые видел только он, хромая, он делал зигзаги, чтобы не задеть нас, детей. Мы это чувствовали и не боялись его. Мы боялись тех, кто его удерживал. А он плакал и просил: «Отпустите меня, там весело, там хорошо!»

Было жутковато видеть этот прорыв долгой тоски. Тоски, которая не давала ему обжиться в родном доме, заставляя то работать на плавкране, то ездить в автобусах, слушая разговоры о брате.

«Отпустите!» — просил он. Он вырвался, но ему дали подножку. Решив, что этого достаточно, чтобы окончательно выйти из себя, Габбы повалили его и начали бить. Вдруг, помнится, он на короткое время пришел в себя. «Не бейте, братья, сын видит!» — сказал он, хотя от страха и обиды ревел не только сын, ревели еще и две его девочки. «Сын же видит, что вы делаете?..» — сказал он очень ясным голосом. Но разве можно остановить крестьянина, когда он уже бьет!

Его связали и обливали водой из колодца. Собрались соседи. Они расположились в тени под грецким орехом и курили, вспоминая подобные случаи. Испуганная жена последнего Хатта увела испуганных детей. А он утихомирился и даже заснул.

Связанный, он лежал в луже воды, пока не пришел старец Батал. Старик подошел. Все встали, приветствуя его. Он спокойно полюбопытствовал, в чем дело. Ему объяснили.

«Сейчас же развяжите, собачьи вы сыновья!» — воскликнул он своим звонким голосом. Ему никто не перечил в нашем селе. Последнего Хатта развязали и уложили на лежанку. Вскоре он проснулся и оглядел соседей ясным, ничего не помнящим взглядом.

— Откуда вас столько набежало-то? — спросил он. Никто не ответил. Жена подошла, чтобы увести его.

Вдруг он все вспомнил и все понял. Красивое глуповатое лицо его исказилось в гримасе. Он всегда хотел быть своим в клане Габба, но оставался чужаком.

Он никого ни в чем не упрекнул, и позже все притворялись, будто ничего не произошло. Но в этот миг он ушел задумчивый и больше не вышел к соседям. Все встали и смущенно разошлись.

Вот эти два сельских события — факельное шествие сельской экономистки и краткое безумие последнего Хатта — подняли настроение русалки, тихо спивавшейся у речного прибрежья. Она тешила себя мыслью, что все-таки живет еще память о ней, хотя бы в нашем селе. О других селах она и не думала — она, которой когда-то поклонялся весь наш, в те давние времена обширный, край.

Русалке наскучило бессмертие — она хотела, чтобы ее видели и узнавали. Пусть не пугаются, лишь бы видели. И сны у нее были тревожные. Теперь ей часто снилась грязная радуга, которая превратит ее бессмертие в один нескончаемый мучительный миг. Русалка не боялась ничего, но кому приятно видеть плохие сны! Она-то думала, что все, что могло произойти, уже произошло, и ничему новому не быть. Но и новое подкралось незаметно.

Это было в то утро, когда Григорий Лагустанович с двумя соседями пошел удобрять свое кукурузное поле, которое находилось чуть повыше его усадьбы. Небольшое поле ему выделялось самими крестьянами, как патриоту села.

Соседи не позволили пожилому Лагустановичу работать на солнцепеке, — после случая с Хаттом они были к этому особенно внимательны, — и Лагустанович сидел в тени, поминутно благодаря крестьян, пока те подсыпали под кукурузные стебельки особое снадобье из бумажных мешков, от которого кукуруза буйно росла и лучше плодоносила.