Абориген

— Куда прешься! Здесь стой, — Михалина взяла рюкзак и ушла в комнату, плотно прикрыв дверь. В комнате над кроватью и столом тоже висели вязанки рыбы, облепленные хлопьями мух.

Михалина летом скупала рыбу по дешевке, сушила, а зимой запирала дом и ехала за Урал продавать у пивных ларьков. Продавала, говорят, по трояку чебачка и по червонцу щуку. Найти бы, где у ней деньги лежат! Уж Борька не стал бы с такими деньгами в этом мушином царстве сидеть.

Тихонько ступая по скрипучему полу, он подкрался к двери.

— Думашь, не слышу? — тотчас подала Михалина голос.

Борька, громко топая броднями, отошел. Оглянулся на дверь, быстро вытащил нож и стал срезать вяленую рыбу с бечевки. Мухи возмущенно загудели, повисли вокруг зыбким нелепым облаком. Борька спрятал пару щук под энцефалитку, разровнял оставшуюся на бечевке, чтоб незаметно. Когда бедный берёт у богатого — это не грабеж, а дележка, как говорил отец.

Михалина вышла из комнаты, сунула Борьке пустой рюкзак, мятую десятку и подтолкнула к двери.

— Погоди, погоди... Ты чо, за дурака меня? Я ж три ночи сетевал! По уговору-то...

— Уговор с отцом был, а тебе и того много.

— Хоть трояк еще дай!

— На вот, — Михалина выгребла из кармана мелочь, ссыпала Борьке в ладонь и проворно вытолкала из дому.

— Сволочь старая! — не выдержал Борька. — Да чтоб я тебе еще хоть чебачка...

— Ой, напужал! Обойдусь!

— Гадина рыбоглазая!

— Лайся, лайся! Вот кобеля-то спущу!

Борька поднял камень и швырнул в оскаленную пасть Дика.

— Давай-давай, — сказала Михалина из-за двери. — Сейчас участкового позову.

— Я сам позову. Погладит он тебя по головке за осетра, за нельму!

— А участковый, думашь, щурят твоих сопливых ест? Борька плюнул на дверь и пошел к магазину. Три ночи даром! Червонец с мелочью — десять на водку, да чай, да соль. Ух, гадина!

Борька остановился, подумал, не пойти ли еще пугнуть чем-нибудь Михалину. И запылил дальше. Сколько б ни давала, а больше продать некому.

Ногой распахнул перекошенную, сквозящую щелями дверь сельмага, прогромыхал к прилавку. На прилавке светился желтый куб соленого масла, лежал узкий, чуть не до прозрачности источенный нож. На длинных полках стояли вперемешку туфли на тонком каблуке, кирзачи, духи, игрушки и пирамида «Завтрака туриста».

Из подсобки выглянула Верка, продавщицына дочка, Борькина одноклассница, худая девчонка с такими широкими скулами, будто за каждой щекой лежало по ореху.

— Ой, вырядился-то, — пропела Верка, выплывая к прилавку. — Флибустьер!

— Мать где?

— А нож-то чего нацепил? — не унималась девчонка. — Смотри, участковый увидит!

— Ты меня не трожь, я сегодня нервный!

— А нервный, так поди остудись. — Верка по-королевски сделала ручкой и шагнула обратно.

Борька перегнулся через прилавок, ухватил ее за косу и подтащил к себе.

— А носом в масло, ага?

— Пусти! Пусти, псих! — заверещала девчонка, отбиваясь.

— Где мать?

— Ну на огороде же! Я за нее, — Верка вырвалась и плаксиво заморгала. — Чего тебе?

— Чай.

Она швырнула на прилавок пачку чая.

— Соль.

Она молча положила соль.

— Водку.

— Паспорт покажи! — злорадно сказала девчонка. — Указ не читал?

— Сейчас покажу, — пообещал Борька, закипая. Злыдня Верка знала, что водка не для питья — для обмена на патроны и бензин. — И паспорт покажу, и еще кой-чего!

— Так уж и быть. По старой дружбе...

Борька спрятал бутылку в рукав, чай и соль положил за спину, в капюшон, внимательно пересчитал сдачу.

— Спасибо сказал бы, — миролюбиво предложила Верка.

— Перебьешься, — Борька хлопнул дверью и направился к яру.

У Михалининого дома огляделся, еще раз запустил камнем в Дика. И, не дожидаясь, пока старуха выскочит на крыльцо, соскользнул вниз на осыпающемся песке.

Мужика с «Казанкой» на берегу уже не было. Борька догнал его минут через десять. Земляк не греб, лежал на баке[2], закинув руки за голову, тихонько плыл по течению. Борька приглушил движок, бросил ему на грудь Михалинину щуку.

— На, пожуй пока.

— Не забудь: Авдотьин Колька. Тесть, мол...

— Добро, — Борька дал гари.

Внезапно захотелось есть, так остро, что засосало под ложечкой. Борька положил вторую щуку на колени и стал щипать свободной рукой жирное рыбье мясо. Засолено было круто, под пиво, и у Борьки скоро распухли, зачесались губы.

Берега сошлись ближе, горизонт изломали стрелы портовых кранов. Вскоре на отлогом берегу за стальной решеткой показалась нефтебаза — огромные резервуары на сварных козлах. У берега стоял, сбросив сходни на заплесок, плоский речной танкер. Вода вокруг танкера переливалась «павлиньими хвостами».