Аборт

— Ммм… — замычал Серега и усмехнулся, — привыкай, прежде всего. Можешь к безутешным родственникам сходить, узнать, что они о тебе думают. Тебе теперь все можно. Советую пару дней вылежаться где-нибудь на природе. Хотя… может быть, единственное, чего мне на самом деле здесь не хватает — это настоящего сна. Нет здесь его. Ни сна нет, ни голода, просто иногда у тебя куда-то проваливается мозг, и ты какое-то время ничего не чувствуешь. Как черная дыра, что ли. А я все мечтаю, страшно мечтаю захотеть спать, потом заснуть и проснуться от ощущения солнца на лице или от детских голосов или от птиц или от запаха манной каши… Но здесь нет усталости, нет сна, нет болезней, много чего нет… в общем, идеальных миров не существует. Будет скучно или начнут доставать — позвони. У меня с ними свои счеты.

— Вы о ком? — спросил Максим и отчего-то оглянулся по сторонам.

— О них, о родимых! — весело ответил Серега. — Все, что ты видишь вокруг — это тамбур, прослойка, таможня, если хочешь. А харон обязательно появится. Ты его узнаешь, он обычно серый, пыльный, как мумия. Дальше решай сам. Либо по течению, либо против. Бывай! — хлопнул Серега ему по плечу еще раз, повернулся и зашагал к машине.

Я пошел к своей.

— Но вы же не можете меня здесь оставить!!! — отчаянно закричал нам вслед мужик в приличном костюме с галстуком.

На эти слова нам лень было реагировать. Мы просто сели и уехали. Разворачиваясь, Серега махнул мне рукой — дескать — езжай за мной, придавил газ и мощно рванул по трассе. Я решил не возражать. В зеркало заднего вида было видно, как Максим Петрович махал руками, подпрыгивал и что-то кричал. Потом он скрылся в темноте.

Примерно через час мы свернули на проселочную, потом опять на асфальтовую, но узкую, потом мимо замелькали неухоженные дачки эконом-класса. Незаметно наступил лиловый холодноватый рассвет, мы бросили машины у незаметной зеленой калитки, и прошли через нее на участок. С краю участка, как и положено, стоял домик в форме буквы «А», а чуть подальше беседка со столиком внутри. Все остальное, по сибирскому садовому обычаю, было в первые же дни существования засажено с ужасающей плотностью чем попало, а потом оставлено на произвол судьбы. Рослые кусты и деревья еще как-то выжили, а всякие там укропы-салаты дружно полегли под натиском диких кочевников. Из условно культурных растений в живых остались только островки мощного хрена, который, как известно, будучи посажен единожды, с трудом удается сдерживанию на своей территории. Наглые широкие мясистые листья хрена забивают даже амарант, не говоря уж о лебеде или там — о душистой несерьезной полыни.

Тропинка была выложена бетонными квадратами советского образца наверняка в разгар развитого социализма, и между плитками наросло столько травы, что путь приходилось угадывать по менее буйной, чем везде, растительности.

Мы прошли в беседку, сели за стол и, не сговариваясь, молча закурили.

— Я сейчас уеду… — наконец сказал Серега, — чувствую, опять они подбираются. А ты тут отдохни. Только не пей больше. Порвешь сердце ностальгией этой сраной, зачем она тебе?

— Это что, твоя дача? — спросил я.

— Ага… — безразлично ответил друг, — купил когда-то по пьяни, да если честно, забыл. Я и был-то при жизни тут раза три от силы. Про нее все забыли, да и сами участки скоро снесут, они временные. Хотя у нас, сам знаешь, все, что временное, то и на века. Но зато тут никто не шастает.

— А ты вообще где… это… — у меня чуть не вырвалось «живешь», но я сказал «обитаешь».

— Вот тут, Санек, проблема. Живые, сука, агрессивные и практически сразу стирают тебя не только из памяти, но и из жизни. Нам, как ты понял, усталость и сон не грозят, болезни тоже, но временами надо просто полежать и подумать. Там, где я жил до этого, находиться уже невозможно. Нинка с полгода погрустила, да другого бугая привела. Ну, поломали они все, переставили, ружья мои, суки, продали, все перекроили, перелопатили, нет мне там места. Уже какой месяц думаю — может зря я не ухожу? Все те, с которыми я тут примерно в одно время оказался, там уже давно. А я тут со своими тремя шестерками наперевес… все воюю… а уже и смысла-то давно нет, одно упрямство бычиное, дым из ноздрей, искры из глаз, но вот к чему? А потом думаю — где это, «там»? Почему я должен идти? Что они лезут ко мне? Да какое вам дело, в конце концов? — заорал вдруг в небо Серега.

Я помолчал и спросил:

— Может мне домой? К себе?

Он улыбнулся и покачал головой: