Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы

Седоволосый актер криво усмехнулся.

— Ха-ха-ха!… — хохотал, багровея, рыжий виолончелист. -Они ее в свою интеллигентную компанию… ха-ха-ха!… разговоры порядочные, угощение… ха-ха-ха!… а она возьми и… неприличие громко при всех… Ой, я не могу больше!…

— Она больна, очевидно… — мягко сказал актер. — Бедняжка!… Она только что рассказывала про свою убитую мать… она боялась встречаться тут с каким-то человеком, похожим на того самого убийцу… Ах, бедняжка!

— По-французски сначала… ха-ха-ха!… а потом вдруг — звук по-деревенски!… Ой, не могу!… — не унимался виолончелист. — Поэзия в прозе… ха-ха-ха!…

…И когда пробегала по кухне, опьянев с непривычки от пива и раздавленная, казалось, непоправимым своим, оскорбительным для других поступком, — отчего-то схватила лежавший на табурете топор и горячую, полную воды кастрюльку и бросилась бежать в сад. Горячая вода, выхлюпнувшись, ошпарила ногу, и уронила Елена Ивановна кастрюльку, а топор крепко зажала в окостеневших руках.

Шарахнулась в сторону, наткнувшись сначала — у самого дома — на какую-то женщину, оправлявшую юбку, а потом — в темной аллее — на Нему, которого теперь не узнала.

Он увидел в ее руках блеснувший топор и отскочил в сторону. А когда она, громко рыдая, побежала в глубь сада, неслышно прыгал за ней на костылях — от пьяного любопытства.

… Было двенадцать, и кафе закрывали.

— Отец! — сказала растерянно Розочка, — Отец, надо найти ее… Елену Ивановну. Я боюсь за нее!

Но он и сам уже собирался это сделать: вот удобный случай, чтобы отказать этой скандальной девушке от места…

А когда кто-то из кухни сказал ему, что пианистка схватила, убегая, топор, — Абрам Нашатырь поторопился.

На первой же аллее он столкнулся с торопливо подпрыгивающим братом.

— Абрам!… — запыхался Нёма, — Абрам!… Что случилось м?! Она повесилась… Ей-богу!

— Где?! — воскликнул Нашатырь.

— Там, где вешают белье… возле самого сарая… Я сам все видел, Абрам… все сам!…

— И ты ей не помешал, Нёма?… — тихо сказал Абрам Нашатырь. — Почему?…

Он волновался.

— Я не хотел мешать ей, Абрам… Это — такой удобный случай для нас обоих… Идем… позовем людей, милицию… чтобы ее сняли…

— Стой! — сильно сжал его руку брат. — Покажи мне, где она… идем вместе.

И Абрам Нашатырь, не отпуская руки, потащил за собой Нему.

— Как… как ты видел, Нёма?… Расскажи…

— Она бегала по саду, я — за ней: мне было интересно, Абрам, почему у нее топор вдруг в руке.

— Ну?… Ну!…

— Она два раза бросалась на мокрую землю и выла, как собака перед чьей-то смертью… Подожди, не прыгай так скоро, Абрам: ты забыл, что у меня только одна нога…

— Ну… Ну?! рассказывай же!…

— Я и рассказываю… Потом она побежала вдруг, как сумасшедшая, вот сюда, к сараю, и я — за ней. Только не мог уже догнать… а очень близко чтоб быть — боялся. Ты видишь, какая луна на открытом месте? Ну, так вот, с этого самого места я увидел: перерубила она топором веревку, что для белья, быстро… веревку на вот тот большой крюк, что для весов у тебя приделан…

— Она бешеная, Нёма… Бешеная!… — глухо бормотал Нашатырь.

— Ну да, Абрам, и на здоровье для нас обоих… Ящик там какой-то у сарая стоял, — так она этот ящик под ноги себе подставила, полезла на него… петлю сделала… и вообще все, что полагается, Абрам… Прощайте, — хотел я ей крикнуть, -так только сил у меня не хватило… Ну, пусти мою руку: я вешаться не собираюсь…

Они пошли к сараю.

Высовывавшийся из жидкой разорванной ваты пробегавших туч желтый, как медь, тазик луны освещал повисший близко над землей девичий труп. Неподалеку валялся топор. Абрам Нашатырь нагнулся и поднял его.

Руки дрожали.

— Та-ак… — сказал он, ловя свое дыханье. — Та-ак… Из-за неприличного звука… и умерла!… Тоже человек!…

Нёма не понимал.

— Идем, — сказал он, — позовем милицию. Или ты хочешь любоваться мертвым, будто он оставил тебе по завещанию наследство…

— Стой!… — ухватился за Нёмин костыль Абрам Нашатырь. — Стой… Ты прав: она мне действительно оставила наследство — тебя…

— Что это за разговоры, Абрам! И в такое время?… — встревожился Нёма.

— Ты убил ее мать, так она всю жизнь могла хотеть, чтоб тебя убил кто-нибудь другой…

Он говорил медленно, непонятно, словно раздумывал о чем-то серьезном, известном только ему одному. Рука его не оставляла Нёминого костыля.

— …И если бы она захотела сама умереть, так почему ей не отправить вперед себя того, кто убил ее мать… А?

Он уже думал вслух — этот скрытный всегда, осторожный человек.

— Абрам, что ты говоришь?! — вскрикнул Нёма. — Что это за странные разговоры?!

— Тише!… И если она только сегодня вспомнила при чужих людях про убийцу… И если убийца хочет еще, что называется, зарезать своего собственного брата, который его приютил?! Но это только я знаю… я один буду знать…

— Ты — сумасшедший, Абрам!… Ты что-то задумал, ей-богу… Нёма рванулся, но жилистая рука брата крепко ухватила за

костыль.

— Стой, я тебе говорю!… Кровосос!… Ты уедешь отсюда, я тебя в последний раз спрашиваю?! — схватил вдруг Абрам Нашатырь ворот Нёминой рубашки. — Уедешь, зверюга?!