Абрекъ

Главный кордон заповедника — Нарым — стоял неподалеку от Первого. В его ворота упиралась наезженная грунтовка, идущая снизу из города, здесь же кончалась электрическая и телефонная линия. Это был крепкий бревенчатый дом с полинявшей табличкой «Государственный заповедник „СТОЛБЫ“», внутри забора располагались также сараи, поленница, качели, веревка с сохнущим бельем и живой уголок из подбитых браконьерами птиц и зверей.

Когда Хасан со свитой подошли к Нарыму, перед открытыми воротами буксовала новенькая голубая «Волынь» — жестяная пепельница на маленьких колесах. Хасан кивнул своим, они толкнули машину, и «Волынь» вкатилась во двор. Хасан вошел следом, абреки остались за воротами.

Из машины вылез Бурсак, старший егерь заповедника, приземистый коренастый мужик в синей егерской гимнастерке с еловыми лапами на петлицах.

— Здорово, Хасан.

— Здорово, Бурсак.

— Мечтал — не увижу тебя больше, загнешься на зоне.

— А я думал — давно пристрелили тебя где-нибудь на Каштаковской Гриве.

Из дома выскочили две Бурсаковы дочки-мокрощелки, тот передал им сумки с продуктами из города. Старшая презрительно фыркнула на пестрый абречий наряд и гордо отвернулась.

— Давно «мерседес» прикупил?

— Неделю как, — Бурсак любовно погладил свою каракатицу по капоту. — Не разбираешься в машинах? Постукивает что-то в подвеске, — он присел перед колесом, пристраивая домкрат.

Хасан закурил, усевшись на скамью рядом.

— Ты ментов вызвал, Бурсак?

— Зачем? Плановая операция по очистке заповедника от посторонних.

— И не боишься? — удивился Хасан.

— Ты ж меня знаешь, Хасан. Это молодняк твой меня пугать пробует, — кивнул Бурсак за ворота. — Будь я пугливый, я бы тут двадцать лет не прожил… Ключ подай — вон, торцевой…

Хасан, не вставая, бросил ключ ближе к Бурсаку.

— Что менты с нашими делать будут?

— Как обычно. Оштрафуют, ножи отнимут и отпустят.

— Если у тебя так душа про заповедник рыдает, что ж ты торгашей сюда пустил?

— Они цивилизованные люди, не то, что вы, папуасы. У них с порядком строго… А нам деньги нужны, Хасан, чтобы заповедник спасать. Умирают ведь Столбы! Смотри, — он указал на сосны, торчащие над землей на окаменевших корнях. — Это не деревья, мертвецы стоят: корни вытоптаны. И молодняк здесь еще двадцать лет расти не будет. Ручьи попересохли: Медвежий, Берлы, Большой Индей! Вам наплевать, вам только ваши дикие забавы — а на Столбах зверья уже нет, браконьеры выбили, потому что они на колесах, а зимой на «Буранах», а мы, нищие, на своих двоих. И люди к нам не идут за гроши надрываться. Это вы под камнями живете, как сто лет назад, при лучине. А кругом нормальные люди, они жить хотят нормально, в двадцатом веке… Меня тем летом в Калифорнию послали, опыт перенимать в национальный парк. Не был в Калифорнии, Хасан?

— Нет, я за Воркутой сидел.

— Вот это мечта, Хасан! Счастливый сон! — У Бурсака ожили, засветились глаза на обветренной роже. — Громадный парк, как наших пять. Чистый, как в пробирке! Заплатил — приходи, делай, что хочешь. Но только свернул с тропы — штраф. Развел костер — за всю жизнь не расплатишься. И индейцы там замечательно живут, в вигвамах своих сидят, туристы на них пялятся. А кончился рабочий день — перья снимают, в джинсы — и на машинах по домам!

— Это хорошо, что ты был в Калифорнии, Бурсак! — сказал Хасан, поднимаясь. — И запомни хорошенько, что видел — внукам расскажешь, потому что здесь, — указал он на Столбы, — такого не будет никогда! Пока я жив. Хасан бросил папиросу и пошел к воротам.

— Слышь, Хасан, — окликнул его егерь. — Знаешь, на чем ты погорел десять лет назад? И снова погоришь, если не поумнеешь?

— Ну?

— Ты думаешь, ты на Столбах живешь? Нет, Хасан. Ты в государстве живешь…

Когда отошли от кордона, Хасан вдруг заметил, что Нахал тащит под мышкой здоровенный рулон красной материи.

— А это что?

— У Бурсака из конторы уперли, пока ты ему зубы заговаривал, — ухмыльнулся Нахал. — Гляди!

Они с Гуляшом развернули плакат «Все на субботник по уборке заповедника!»

— Представляешь, сколько шаровар накроить можно!

Хасан думал о своем.

— Вот что, Нахал… Я адресов уже не помню — так объясню, на пальцах. Пойдете в город, найдете старых абреков. Кто-то должен еще был остаться. Скажите — Хасан зовет… Пора начинать!..

Посланные в город гонцы вернулись к вечеру. Между ними возвышался длинный, двухметровый почти мужик с крупным грубым лицом, громадными пятернями на тощих жилистых руках, неровно стриженный, не по размеру одетый и вообще весь расхлябанный, играющий на каждом шагу, как на разношенных шарнирах.

— Солдат! — поднялся ему навстречу Хасан.

— Хасан! — завопил тот, и два сорокалетних седых мужика принялись, что было сил дубасить друг друга кулаками и бороться, пока не завалились оба на землю.