Абрекъ

— Я десять лет тихо сидел, — сказал Хасан. — Не для того бежал, чтоб по углам тыриться… Ну, чего собрались? Сдавать меня решили? — он выхватил кинжал и с размаху вогнал его в столешницу. — Кто первый рискнет? Все молчали, отводя глаза.

— Никто тебя сдавать не будет, — сказал Пиночет. — Сам пойдешь и сдашься.

— Что? — Хасан засмеялся даже. — Шутишь?

— Торгаши и администрация подняли большой шухер в городе, — снова заговорил Грач. — С меня могут снять погоны за это, но все-таки скажу: утром здесь будет облава. Серьезная облава, Хасан. Не наши ребята с дубинками, а два батальона «черных беретов». Они будут мести подчистую.

— Ты первый закричал, Хасан: давайте вместе, давайте соберемся, иначе не спасем Столбы! — сказал Пиночет. — Собрались, наконец — спасибо тебе… Видишь, как получается: теперь, чтобы спасти Столбы, ты должен уйти. Только ты можешь остановить облаву. Ты же понимаешь, Бурсак не упустит такого случая, всех выметут отсюда, и правых, и виноватых…

— Да ладно, короче! — процедил «бес». — Сам заварил, а нам жопу надерут! Отваливай по-хорошему!

Хасан, как большая нахохлившаяся птица, резко поворачивал голову к каждому говорящему.

— Заткнись! — оборвал «беса» Грач. — Раньше, чем мы встанем из-за этого стола, Хасан, ты должен дать слово, что до рассвета уйдешь — но не в бега опять, а в город сдаваться.

— Не пойму, чего ты вообще сорвался? — пожал плечами Папа Док. — Год всего остался…

— Год всего? — сдавленным шепотом спросил Хасан. — Всего год? Да ты знаешь, ученый, что такое — год? Тебе рассказать, что такое — один год там? Ты знаешь, что есть такой день, когда — все! или бежать, или вены грызть! — даже если месяц остался, а ты — год? Ты знаешь, что я десять лет там выжил только потому, что про Столбы мечтал, про каждый камешек! Нет, ученый, я обратно не хочу, я живым не дамся, мне отсюда идти некуда! Это для тебя — год всего, а для меня там — триста шестьдесят пять дней, один за другим! Заседайте, граждане менты и ученые, без меня! Приятно побеседовать! — Хасан встал.

— Да чего с ним разговоры говорить! — крикнул «бес». — Свяжем его и отнесем тепленького!

Хасан вырвал из стола кинжал и повернулся к нему. Все вскочили из-за стола. Хасан исподлобья оглядел каждого по кругу и шагнул к двери.

— Хасан, — негромко сказал высохший, с проваленными щеками и глазницами старик из «Музеянки», тихо сидевший до того в дальнем углу, за неярким кругом света «летучей мыши». — Нас ведь немного осталось, кто прежние Столбы помнит. Даже в Совете вот — сколько, пятеро?.. А кто не вас, мелочь зеленую, а самого Скитальца, Али-бабу, Беркута видел — так я один, наверное… Я восемь лет в ГУЛАГе оставил, Хасан. Потом ушел на пересылке, сюда вернулся, сидел на камне до самой смерти Усатого, до амнистии. Я-то тебя понимаю… Но если не уйдешь сейчас — не о чем будет мечтать, Хасан, не будет Столбов, одни камни останутся… Подумай, Хасан…

Хасан остановился на его негромкий голос и молча выслушал.

— Когда облава, Грач? — спросил он.

— В пять.

— Слово абрека, — сказал Хасан и вышел.

Отойдя от «Изюбрей» в темноту Хасан остановился, сгорбился. Достал папиросы. За спиной раздались шаги, он опять схватился за кинжал, но из-за деревьев вышли Дуська, Нахал и еще человек пять абреков.

— Что? — недовольно спросил Хасан. — Все нормально, идите.

Абреки ушли, только Нахал и Дуська остались перед ним.

— Я сказал, один хочу быть!

— О чем говорили, Хасан? — спросила Дуська.

— Не твоего ума дело, — он двинулся было мимо, но Дуська заступила дорогу.

— Уходишь, Хасан?

— Что? С чего ты взяла?

— Не знаю, — Дуська пристально смотрела на него. — Чувствую.

Хасан сел на камень, закурил.

— Розыск на меня.

— Так ты… — пораженный, начал Нахал.

— В бегах, — кивнул Хасан. Помолчал, тоскливо глядя куда-то в темноту. — Знают они там свою службу, сволочи… Десять лет оттрубил — ни блатным, ни хозяину не кланялся. За это авторитет имел. И тут вдруг хозяин суетиться стал, досрочное для меня хлопотать. Вот тут я и сломался: начал дни считать. А когда время бумаги отправлять — вызвал меня и стал агитировать постучать, пока досиживаю. Я его послал, красиво, с оборотами. Досрочка накрылась… А когда дни начнешь считать — уже все, обратно на года не пересчитаешь. Да ночь впереди до весны… У нас в рабочей зоне с трех сторон охрана, а с четвертой — отрицаловка метров на шестьдесят. Туда, месяц как, одного стукача сбросили. Никому и в голову не зайдет, что можно живым спуститься… Я инструмент на на краю оставил, а ватник вниз бросил, на перекат: вроде как труп по камням размазало, а что осталось — вода унесла. А сам на пальцах висел под сапогами у хозяина, когда он обсуждал: сам я бросился или помогли… Даже искать не стали, кто возиться будет, проще акт подмахнуть… Так что я вчера еще трупом был, а сегодня воскрес, когда Бурсак шум поднял. Пошла крутиться машина. Облава завтра…

— Так бежать надо, Хасан! — сказал Нахал.

— И бежать не могу — всех подставлю… Ладно, есть еще время жить. Пошли!..