Абреки Шамиля [СИ]

— Я вот что скажу, до самой Червленой можешь ехать без опаски, — передохнув, сказал он. — Но за Червленой одному тебе ходу нет.

— Засада? — нахмурился Петр.

— Да не простая, а навроде кочевая — то в одних куширях объявится, то в других возникнет. Казаки вместе с русскими войсками отправились по горным углам усмирять немирных чеченов, а на кордонах остались одни малолетки. Вот абреки из правобережных аулов и повадились в те места, в которых дать отпору стало некому.

— Зазря русский царь делает горцам послабление, — не замечая, что начинает рассуждать как присланный на Кавказ москальский офицер, с неудовольствием покачал головой Петр. Он вспомнил сумятицу в оставленной позади Наурской станице. — Про Мусу Дарганова, главаря банды разбойников, слыхал что–нибудь?

— Как раз этот Муса и держит весь отрезок пути почти до границы с дагестанскими горными аулами, — последовал исчерпывающий ответ охотника. — Абрек перестал признавать все местные законы, лютует как покалеченный бирюк.

— Он и есть обрубок от настоящего человека. Дал бы Господь с ним расквитаться…

До станицы Червленной Петр добрался лишь под вечер, несмотря на то, что сменные скакуны в час делали по шесть верст с гаком. Промчавшись по главной улице и остановившись на центральной площади, он вдруг с удивлением обнаружил, что и здесь вокруг царит пустота. Эта странность щекотала нервы похуже толпы немытых солдат с вонючими цигарками в Наурской. Патруль из нескольких служивых был выставлен лишь на въезде, возле магазина подсели на лавочки к местным скурехам двое пехотных офицеров. Вот и весь войсковой гарнизон. Как и в оставшихся позади населенных пунктах, мужское население станицы либо находилось в походе, либо несло службу на кордонах. Оценив обстановку и поняв, что попутчиков до Стодеревской вряд ли сыскать, а провожатых станичники выделят только утром, казак решил продолжать путь в одиночку. Он понадеялся на то, что ближе к вечеру абреки оставят свои засады, посчитав, что ночью в дорогу может отправиться только умалишенный. Сменив лошадей прямо на площади, Петр сбил свою студенческую фуражку на затылок и засвистел так, что у женихавшихся возле магазина скурех с офицерами заложило уши. Конь всхрапнул и с места понес в бешенный карьер.

— Куды ты, ч-черт, — донесся из–за спины звонкий девичий голос. — Не знаешь, что–ль, абреки там!

Но теперь казака вряд ли бы кто остановил, пролетка вынеслась за околицу, помчалась через луг к темной стене леса. И чем ближе она к ней подкатывала, тем спокойнее становилось на душе у возницы, будто с проломом зубчатого забора с треском отдерется от тела множество успевших накопиться грехов. Петр взмахнул кнутовищем и еще раз огрел вдоль спины выкатившего глазные яблоки скакуна, позади заекали селезенками два запасных коня. В груди у него разгорался дикий азарт, ведомый только людям, свободным от рождения. По лицу захлестали ветки, за одежду уцепились колючки, они вырывали материю клоками, норовя расцарапать и тело. Петр нахлобучил фуражку на уши, как умел закрылся локтями, и все равно получал ударов столько, что их хватило бы на целый казачий отряд.